— Я работаю до девяти вечера. А домой ухожу около десяти — пока порядок наведешь, полистаешь книги… Иногда до полуночи засиживаюсь.
— Так поздно?
— А что делать одинокому старику в пустой квартире? Жена моя умерла, дети уехали, а я вот остался — не могу бросить книги, а все с собой не увезешь. Да и что я там не видел, в этом их Израиле? Но я что-то заболтался, вы уж извините старика.
— Так я загляну к вам вечерком.
— Милости прошу. Буду ждать.
— «Жди, жди», — думал Виктор, осторожно выводя машину из темного двора на запруженное автомобилями Ленинградское шоссе. Закат догорал где-то за дождевыми тучами, а здесь, в городе, уже наступила ночь. Знаменуя это событие, на улицах вовсю горели фонари, а дорога превратилась в сплошной поток рубиновых огоньков, слегка размытых стекавшими по ветровому стеклу каплями дождя. На крышах и фасадах зданий переливалось неоновое разноцветье рекламы. Виктор любил ночную Москву. Ночью центральные магистрали столицы утрачивали сухую, будничную дневную деловитость, превращаясь в волшебные дороги какой-то сказочной страны, в которой было возможно все что угодно.
Даже победа.
Он посмотрел на часы — половина десятого. Старик еще, наверное, на месте, хотя большинство мелких частных магазинчиков уже закрыто — окна и двери надежно заперты, наглухо перекрыты решетками и стальными пластинами роллет, сигнализация включена, охрана бдит. В сказочной стране возможно все что угодно, и чудеса здесь не всегда добрые. Впрочем, чего бояться старому сморчку, торгующему еще более старыми книгами? Надо быть полным идиотом, чтобы сунуться грабить букинистический магазин. Старик прав, книги не тот товар, на котором можно быстро разбогатеть, а вот засыпаться на них проще пареной репы. Нет, грабителей старику бояться не стоит. В худшем случае — отберут дневную выручку. Было бы что отбирать…
Лавка старика оказалась расположенной так, что лучше не придумаешь. Улочка была тихая, узкая, сплошь зеленая, да вдобавок какой-то водила поставил на ночь свою разрисованную иностранными надписями фуру как раз напротив магазинчика, начисто заслонив витрину от любопытных взглядов.
Он остановил машину впритык к забрызганному грязью заднему борту фургона. Старенький «москвич» почти растворился в его тени. Заглянув в витрину, Виктор увидел пробивавшийся откуда-то из глубины помещения желтоватый свет электрической лампочки. Гершкович был на месте.
Дверь, конечно, оказалась заперта. Виктор негромко постучал костяшками пальцев по стеклу с оттрафареченным на нем расписанием работы магазина, номером лицензии и тому подобной чепухой. Не дождавшись ответа, он нашарил в кармане монетку и постучал ею по дюралевой окантовке двери. Звук получился хороший сухой и отчетливый. Уж его-то старик должен услышать.
Так и есть. Вон он, ползет, как муха по патоке.
За стеклом замаячила темная сутулая фигура, и старческий голос спросил:
— Кто там? Магазин уже закрыт.
— Простите, Матвей Исаакович, это я, Быков.
— Сейчас открою.
Загремели ключи, какие-то засовы и даже, кажется, цепочка. «Вот потеха, подумал Виктор. — Это ж надо — цепочка!»
— Заходите, — сказал Гершкович, пропуская его в помещение. — Что-то вы припозднились, молодой человек.
— Работа такая. Простите еще раз великодушно. Никак не мог вырваться. Честно говоря, я уже не надеялся вас сегодня застать. Так, заскочил наудачу. Я вас не очень отвлекаю?
— Нет, что вы. Какие у меня дела. Сижу, пью чай, листаю кое-что… Чаю хотите?
— Благодарю вас, не стоит, — сказал Быков, внутренне содрогаясь при одной мысли о том, чтобы взять в рот что-то, к чему прикасался старый еврей. — С вашего позволения я бы хотел взглянуть на книги.
— Да, книги… — сказал старик, направляясь впереди Виктора к источнику света. — На них сколько ни смотри — все равно не насмотришься. Вам никогда не приходило в голову, что они совсем как люди? У каждой своя внешность, свой характер, свое внутреннее содержание, своя судьба, наконец.
— Признаться, я сам часто об этом думаю, — кивнул Виктор, осматриваясь в маленьком помещении, куда привел его старик.
Оно представляло собой некую смесь подсобки и кабинета. Окон здесь не было. Прямо напротив двери у стены стоял заслуженный, едва ли не довоенный письменный стол с облезлой крышкой и исцарапанными тумбами. На нем громоздились какие-то пожелтевшие от времени подшивки, грязные картонные папки с неряшливо торчащими из них исписанными листами, кривые, грозящие обрушиться от первого же сквозняка стопки книг, какие-то скоросшиватели, ручки, сломанные карандаши и прочий хлам. На отвоеванном у всего этого мусора уголке стола стоял миниатюрный электрический самовар, рядом с которым пристроились недопитая чашка чая и вазочка с засахарившимся вареньем — насколько видел Виктор, вишневым. К этому углу стола был придвинут совершенно уже неработоспособного вида дряхлый полумягкий стул с протертым клеенчатым сиденьем. Из прорех в коричневой клеенке торчали клочья серой ваты.
По стенам комнаты в совершеннейшем беспорядке — на полках, на крышке древнего несгораемого шкафа, в котором, по всей видимости, старик хранил выручку, на верхней плоскости какого-то страховидного гардероба, прямо на полу громоздились книги. Среди прочей макулатуры Виктор наметанным взглядом сразу приметил несколько довольно ценных экземпляров.
— Прошу прощения за беспорядок, — говорил тем временем Гершкович. — Все руки не доходят разгрести эти завалы. Я ведь один, персонала у меня никакого. Пожарник каждый месяц грозится оштрафовать, приходится все время держать под рукой бутылку водки и шоколадку для его дочки. Да вы садитесь, Виктор, садитесь, не стесняйтесь.
— Да нет, — сказал Быков. — Время позднее, чего уж тут рассиживаться. Простите за нескромный вопрос: вы верующий?
— Вот уж, действительно, удивили… Да пожалуй, что и нет. Я, молодой человек, видел такое, что будь я сто раз верующим, все равно засомневался бы в существовании Бога. А к чему это вы?
— А к тому, что, раз неверующий, то молиться не будем. Оно и к лучшему быстрее будет.
— Что… — начал было старик, но Быков не дал ему договорить. Быстро шагнув вперед, он схватил Гершковича одной рукой за затылок, другой за подбородок и резко крутанул его голову влево. Хрустнули шейные позвонки, и старик обмяк. Падая, он зацепился за стол, увлекая за собой самовар. Курящийся паром кипяток разлился по груди его поношенного пиджака, мгновенно пропитав ткань насквозь и добравшись до тела, но Гершкович этого уже не почувствовал. Вазочка с вареньем, падая, ударила его по лбу и отскочила в сторону, оставив часть своего содержимого на лице убитого. Густой темно-красный сироп медленно пополз по щеке, собираясь в глазной впадине, из которой с застывшим выражением недоумения смотрел прямо в засиженный мухами потолок постепенно стекленеющий глаз.
— Вот… так, — пробормотал Быков и с гадливостью вытер руки о джинсы, но омерзительное ощущение, словно прикипевшее к ладоням, не исчезло. Ощущение липкой старческой испарины, жесткой, несмотря на старость, курчавой поросли на прохладном потном затылке…
Виктор содрогнулся от отвращения и еще раз оглядел помещение. Возможно, кое-какие книги стоит забрать себе: старику они наверняка больше не понадобятся. Но нет, до мелкого воровства он не унизится — не за книги же, в конце концов, он его убил. Нельзя пачкать большую идею мелочной алчностью, нельзя опошлять борьбу мародерством. Сражаться нужно чистыми руками.
Вспомнив о руках, он еще раз провел дрожащими ладонями по бедрам, с силой прижимая их к шероховатой ткани. Ощущение липкого прикосновения стало слабее, но до конца все равно не исчезло. Перешагнув через откинутую в сторону старческую руку, похожую на птичью лапу, Виктор вышел в темный торговый зал, направляясь к выходу, — нужно было принести пленку.
Пленку, двойной полиэтиленовый рукав, он купил в хозяйственном в прошлом году. Купил сразу целый рулон, двести метров. На вопрос не в меру любопытной продавщицы он тогда ответил, что строит дачу. Продавщица, конечно, была агентом противника, иначе и быть не могло. Но пока Виктор был занят другими делами, эта вертлявая сучка успела уволиться из магазина, и больше он ее не встречал, хотя, помнится,
