разнообразно защищаться и не менее разнообразно нападать, никогда не терять головы, быть всегда спокойным и собранным – это Хала, и цена всему этому умению – жизнь как продолжение существования в бесконечно прекрасном мире этой планеты. В последующем, уже в мире Земли, мне очень пригодился этот опыт бесчисленных поединков и схваток под пока еще чужим для меня солнцем Халы: я успешно применял его и во время войны, и во время своей спортивной карьеры, но об этом чуть позже, а пока…
А пока мы все гуляли по планете, гуляли по лесам, степям, пустыням и горам. В горах, куда мы забрались, был снег, но мне, к моему удивлению, было совсем не холодно. 'Отец' объяснил мне, что теплокровные халанские организмы, такие как мы, могут жить при температуре градусов в 150, а выдержать на короткое время температуру внешней среды градусов до 100 по абсолютной шкале. Это было поразительно, но, тем не менее, так оно и было, а ведь на Земле обычные температуры в естественной природе находятся в районе 300 градусов, а минимально возможные температуры в естественной природе находятся где-то на уровне 200 градусов, и там мало кто живет в такой мороз! Все дело в очень быстром обмене веществ на Хале по сравнению с Землей, который позволяет выдерживать как жуткий холод, так и испепеляющий зной в 400 и даже 500 градусов по абсолютной шкале (но на короткое время!).
Мы спустились с заоблачных высот и пошли дымящейся горе. Это был действующий вулкан – он был расположен гораздо ниже своих давно потухших собратьев – меньше, чем в километре над уровнем моря. Кратер вулкана представлял собой километровую воронку, залитую озером кипящей лавы; в центре этого огненного озера непрерывно плескался фонтан расплавленной магмы – он непрерывно выбрасывал наружу многие тонны жидкости, клубы газов и пепла. Мы стояли на вершине кругового гребня, а под ногами у нас плескалось море огня. Воздух был насыщен пылью, едкими газами, свистом, шипеньем и бульканьем; воздух был очень горяч – его температура была порядка 600-700 градусов по абсолютной шкале – мы обливались потом и старались не разговаривать, дыша исключительно носом, а не ртом.
Вулкан жил, он постоянно пополнял озеро остывающей лавы новыми, свежими и горячими порциями подземных масс; они расходились широкими кругами от центра озера, сначала огненно-желто-красного цвета вблизи центра извержения, а уже потом, остывая, покрывались черным панцирем застывающего камня, плавающего на еще горячей магме. Это было исключительно красивое зрелище: круговые волны лавы одна за другой зарождались у фонтана извергающегося вулкана, неторопливо проходили по озеру, волнуя его поверхность, и накатывались на наш гребень, – и самое красивое в этой картине было то, как волновались уже остывшие и почерневшие плиты камня и как неугасимым огнем светились из-под них прожилки огненно-красной магмы.
Тот горячий гребень, на котором мы стояли, был образован именно этой застывшей магмой во время прошлого извержения. Он постоянно утолщался от прилипающей к нему и застывающей на нем лавы, но приток глубинных масс был примерно постоянен, поэтому объем всего озера также был стабилен, а значит его площадь неуклонно уменьшалась, а его уровень – столь же неуклонно повышался. Так будет до тех пор, пока подземный огонь не достигнет края гребня и не перельется вниз, сжигая все на своем пути, нагромождая валы горячего камня, и опустошение придет на эту землю. А может быть, что вулкан истощит свою силу раньше, и то озеро лавы, которое сейчас колышется и дышит у наших ног постепенно застынет и затвердеет.
Мои спутники обещали показать мне кое-что интересное, поэтому мы попрощались с вулканом, спустились с гор, пересекли полосу лесостепи и вышли к морю. Берег был обрывистый и скалистый, волны накатывались одна за другой и разбивались о камни. Мы устроились на высоком утесе, нависающем над морем. Запах моря – запах выброшенных на берег и гниющих водорослей – пропитывал всю округу. Небо в тот день было мрачное, затянутое низкими тучами; солнца не было видно совсем. Серое море плескалось и шумело у наших ног, а чайки кричали жалобно и тоскливо. Надвигался шторм – ветер крепчал, сбивая с верхушек волн белые барашки, а невдалеке в море, то появляясь, то исчезая, двигались два плавника.
Это была пара огромных рыб: самец ухаживал за самкой: у них была пора размножения. Эти гигантские хищные рыбы принадлежали к виду самых крупных хищников в Галактике. Самих рыб глазами я видеть не мог, но с помощью своих нечеловеческих способностей я видел все. Она была огромна – 42 метра в длину и больше 250 тонн весом; самец был поменьше, но 200 тонн в теле – это тоже не мало. Самочка – монстр, способный без остатка сожрать двадцатиметрового кита массой тонн в 50, и тем не менее, сейчас о ней не хотелось говорить как о кровожадном хищнике – пришла пора любви. У этих рыб пары образуются на всю жизнь, и так, вместе, бок о бок, они и бороздят бескрайний океан долгие годы своей жизни; также вместе они заходят в устья рек и ищут какое-нибудь крупное животное, которое зашло бы в воду покупаться, и если найдут, то горе ему! Эти и им подобные рыбы единственные из хищников Халы, которые способны успешно охотиться на любых взрослых травоядных гигантов, даже на исполинов в 100 тонн весом. Но сейчас им ничего не надо – рыбы кружат, всплывают, и снова ныряют, касаясь друг друга, а мы сидим наверху скалы и смотрим на эти гигантов. Серое небо, темное море, бледные чайки да два стального цвета плавника над водой – от всего этого становится как-то грустно, но все-таки светло на душе.
Ветер усиливался, волны зашумели сильнее, рыбы ушли на глубину и отправились в открытое море, а мы все сидели. Волны успокаивали душу, казалось само сердце билось в их ритме, в ритме волн. Печали ушли, а надежда осталась. Уходить не хотелось, но когда начался шторм, и свирепый ветер стал бросать нам в лица соленые брызги, мы ушли.
А через несколько дней меня укусила ядовитая змея, и я умер. Я наступил на нее, спрятавшуюся среди листьев, наступил по глупости и неосторожности, причем наступил ей на хвост. Змея не собиралась нападать на такую крупную добычу вроде меня, ведь она сама была длиной меньше, чем я; но в ее понимании я напал на нее, и боль у нее в хвосте наглядно свидетельствовала об этом, поэтому нет ничего удивительного в том, что, 'спасая свою жизнь', она укусила меня. Мои товарищи пытались спасти меня, сначала сделав прижигание, а потом попытавшись высосать отравленную кровь из ранки, но яд был силен, и оцепенение уже начало растекаться по телу приятной истомой. Я не боялся этой смерти, ведь я знал, что я человек, а здесь у меня просто прогулка в другом биологическом воплощении. Я не отождествлял себя с тем халанином, который сейчас умирал, лежа возле сине-белого куста под деревом с гладкой глянцевитой корой и мутнеющим взором смотрел на зеленый шатер из листьев с редкими огоньками белых и красных цветов. Это он умирал – не я.
Мысли у меня в голове ворочались с трудом, тяжелые и обрывочные. Я умирал постепенно и незаметно для себя, дрожа от озноба; зрение мое помутилось. Смерть не несла с собой ни боли, ни страданий, ни окончательности жизни – я был уверен, что буду существовать и дальше, поэтому смерть свою принял очень спокойно.
Так оно и оказалось. Мы сидели втроем вокруг тела, которое раньше было мной, и для которого все уже закончилось. Я смотрел на его бледные заострившиеся черты лица и думал о том, что он умер. Он умер, а я остался жив! И, тем не менее, в его смерти была какая-то завершенность, которая касалась всех нас. Я смотрел на свою смерть и думал, что теперь по-другому буду смотреть на свою жизнь. Мне нужно жить дальше со своей смертью бок о бок; жизнь и смерть сплелись во мне в единое целое, и с этим я отныне навек.
Не поняв смерть – не поймешь и жизнь.
Отныне у меня есть это бесценное знание, и я должен с успехом использовать его, а иначе все в моей смерти теряет свой смысл.
Живи в мире со своей смертью, человек!
Мы ушли. Мы покинули это печальное место, а я все думал и думал о своей смерти; я думал о ней всю свою жизнь, но по-настоящему серьезно стал обдумывать ее после того, как увидел свое мертвое тело.
Каждый умирает в одиночку.
Да, именно так: ты приходишь в этот мир один и уходишь из него тоже один; и глубокое понимание того, что начало и конец твоей жизни в основном касаются именно тебя одного, должно научить тебя правильно ощущать жизнь, правильно оценивать чувства, поступки и вещи, а также правильно расходовать свое время.
…Мы ушли. Мой 'отец ' сказал нам, что хоронить меня не надо, он потом просто уберет тело: переведет массу мертвого тела в энергию, которую возьмет себе, – вот и все. На планете не должны оставаться следы нашего пребывания – вдруг люди наткнутся здесь на человекоподобные кости, которым тут не место, что тогда? Для людей нас здесь не было и нет, а когда мы уйдем отсюда, то уйдем без следов своего пребывания на этой планете. Разума на Хале не было и нет, а мы трое – лишь временное порождение воли
