Настали сумерки. На улице ко мне подошли три подростка и попросили закурить. Я ответил им, что не курю (а я действительно не курил, потому что куренье вредно для здоровья). Сигареты их не интересовали в принципе – я понял это из их последующих действий, когда один из них внезапно ударил меня ножом в живот. Было больно, страшно и непонятно. Я упал на колени, закрывая руками рану; я не сопротивлялся, хотя мог бы – я опасался того, что в таком случае они нанесут мне еще несколько ран. Грабители обыскали меня, забрав часы и деньги. Кровь текла у меня между пальцев. Я чувствовал сильное разочарование: я, национальный герой, отмеченный орденами и медалями, иду в бой, чтобы рисковать жизнью ради таких вот людей… Нападавшие убежали, на прощание ударив меня ногой по спине.
Я обернулся вокруг – улица была пуста. Я застонал, жалобно и мучительно. Нужно самому заботиться о себе – я встал и побрел к ближайшему видеофону. Мне казалось, что я потерял крови не так уж и много. Я позвонил в скорую помощь и сказал им, что меня ранили в живот. Я не знал, на какой улице это произошло, поэтому просто не повесил трубку – так они сами определят местоположение видеофона. Я сел внизу, под аппаратом, согнувшись, как младенец в чреве матери, и стал ждать. Невдалеке прошли люди, они посмотрели на меня и пошли дальше.
Мир не добр и не зол – он безразличен.
Ты не нужен никому, кроме себя самого, некоторых из своих родных и самых близких из друзей – остальным ты безразличен, и если кого-нибудь из этих остальных обуревают какие-либо чувства к тебе, то, скорее всего, это 'черные' чувства. Достойных людей ценят после их смерти – лишь после их ухода из жизни начинают понимать величие того, кого они лишились, и тогда они ставят памятники тем, кого сами же травили, а потом казнили. Таковы правила жизни в мире людей – так было раньше, и так будет всегда…
Я понял это, умирая под видеофоном. Печаль и отчаяние охватили меня – так удачно сражаться в космосе – и вдруг такая нелепая смерть!
Резкая боль пульсировала, не давая ни на мгновение забыть о себе. Я почувствовал, что начинаю задыхаться. Душе моей было очень плохо, гораздо хуже, чем телу, потому что я чувствовал, что будущее готовит мне новые испытания.
Я ведь однажды уже умер, так что же я так переживаю? Но я не хочу умирать!
Так я сидел и ждал; и вот, наконец, появилась машина с красным крестом, она опустилась на газон, и из нее выскочили врачи.
Меня внесли внутрь машины. Доктор обнажил рану, а затем положил на нее жменю заживляющей пены. Пена была бело-желтого цвета, и по мере того, как она пропитывалась кровью, она темнела. Мы мчались в больницу. Из их разговоров я понял, что врачи узнали меня, – они видели меня по телевизору, когда нас награждали. Было тоскливо, но боль уже явно пошла на убыль – сказались обезболивающие свойства этого вида пены.
Я знал, что не умру, но все же спросил об этом у доктора. 'Все нормально, – сказал он, – кровь уже не идет: видишь, пена стала бледно-коричневой, а это значит, что кровь засохла внутри нее'.
Все было так прекрасно, и вдруг мир рассыпался, как карточный домик. Тогда, в машине, я хотел только одного – чтобы мои страдания закончились, и чтобы я побыстрее выздоровел.
Мы подъехали к больнице. Меня положили на антигравитационные носилки, и я по воздуху поплыл в операционную. Там меня уже ждали два врача. Справа от меня стоял преобразователь пространства – он был похож на шкаф с множеством рукояток и кнопок, а к нему из потолка подсоединялись толстые кабели.
– Ты можешь не шевелиться? – спросил меня один из врачей.
– Могу, – ответил я.
– Это не долго и больно. Просто лежи – и все.
Врачи вышли за стену. Преобразователь пространства загудел. Я знал, что они там делают: я лежал здесь, на носилках, возле какой-то квадратной стойки, а в соседней комнате врачи лечили мою рану.
Преобразователь пространства делал три дополнительных измерения плюс еще одно – четвертое – время. Искривляя эти дополнительные измерения, врачи 'подтягивали' область моей раны в соседнюю комнату и через них смотрели прямо внутрь меня. Дополнительное время текло медленнее, чем обычное для того, чтобы мои случайные движения не мешали лечению.
Врачи могли лечить мою рану и, соответственно, смотреть мне в живот под любыми углами и на любую глубину – если на то была бы надобность, то они смогли бы сделать операцию внутри головы, совершенно не затрагивая кости черепа. Я знал, как делается подобная операция из фильмов и книг – хирург доберется до повреждений, не трогая остальных тканей, поэтому я не беспокоился слишком уж сильно.
Я чувствовал, как врачи чистили рану по всей ее глубине. Было довольно неприятно оттого, что они копаются у меня в кишках, но это все же лучше, чем чувствовать там нож. Я был в полном сознании, однако я не почувствовал, как мне соединяли края разрезанных тканей, как врачи шприцем наносили на поверхность разреза соединительную пену, причем каждой ткани или органу, кости или же сухожилию соответствовал свой вид пены.
Пена действовала, как клей и, одновременно, как стимулятор заживления раны. Пена – отличная вещь, после ее применения шрамов не бывает. Со временем лишняя и использованная пена растворится у меня в животе и самостоятельно выведется организмом – это произойдет безопасно и незаметно.
Сама пена представляет собой специально выращенные несколько видов живых клеток с определенными химическими добавками. Весь этот биологический комплекс в целом внешне похож на пену, отчего и получил свое наименование; кроме того, в виде вязкой пенистой массы ее проще наносить, чем в жидком или твердом виде. Если нет возможности сделать операцию, то можно всю полость раны, пусть даже грязной, заполнить специально сделанной для этих случаев универсальной заживляющей пеной, после чего рана заживет. В этом случае на коже останутся только слабые шрамики, хотя, если использовать соответствующие виды пены, а не универсальную, то шрамов не будет вовсе. В моем случае, сразу же после ранения, врач использовал кровоостанавливающую и обезболивающую пену; а затем, во время операции, ее удалили вместе с поврежденными тканями, одновременно нанося на места разрезов различные специфичные для каждого органа виды пены.
…Операция закончилась, и меня повезли в палату. Рана ныла, на животе лежала буроватая твердая масса, а внутри ощущался вязкий ком пены. Вскоре ко мне в палату зашли следователи – я рассказал им о том, что со мной произошло, и они, задав дополнительные вопросы, ушли.
Настала ночь, я лежал и думал. Я решил использовать свои нечеловеческие возможности и отправился назад, в прошлое, чтобы посмотреть на сцену ранения со стороны. Я заглянул в души тех парней и узнал о них все; и то, что я там увидел, мне совсем не понравилось. Пусть так – скоро их поймают и будут судить. Я попросил кружку воды и, выпив ее, уснул.
Тут я уже должен сделать некоторые пояснения. Я действительно отправился в прошлое, по- настоящему, и это у меня получилось вот почему: тогда я являлся человеком плюс еще нечто разумное (в то время как сейчас человеком я не являюсь ни в коей мере), поэтому то, что является невозможным для человека, является вполне реальным для другой моей части. Человек может рукой взять камень, а затылком – нет; так и я – моя человеческая часть не может путешествовать во времени, а другая – нечеловеческая – может. Раньше, до этого случая, я иногда пробовал перемещаться во времени, но у меня это ни разу не получилось. 'Отец' говорил мне, что мои возможности будут увеличиваться постепенно, по мере того, как я смогу ими пользоваться и управлять; видимо, тогда, после ранения, у меня и проявилась возможность путешествия во времени как в прошлое, так и в будущее.
Человек может перемещаться в пространстве потому, что эта возможность самым естественным образом следует из его внутренней логики существования – аналогично и перемещения во времени также следуют из самой сути строения и существования моей нечеловеческой части, ибо они естественны для нее.
…Меня должны были выписывать через неделю. Я надеялся, что за это время тех ребят поймают, и эта мысль как-то успокаивала меня… – так и произошло, однако затем их выпустили, потому что доказательств их вины следствие не обнаружило. Может быть, эти бандиты когда-нибудь сядут за решетку… – скорее всего, так и произойдет в будущем, а пока тех, кто меня чуть не убил, отпускают за недостатком улик…
В больнице я много думал о происшедшем со мной – мне очень хотелось самому наказать того парня, но ведь это будет противоправный поступок, и общество его осудит, – правда, я не человек и силы мои велики,
