несущийся на субсветовой скорости, вполне может врезаться в планету и нанести ей чудовищную травму; а во-вторых, некоторые нейтральные государства, владения которых находились на Венере, с течением времени вступят в войну на нашей стороне – и получилось, что я практически самовольно использовал основное оружие, повредив нашим потенциальным союзникам.
Вот что такое чистая агрессия: едва сумев сориентироваться по принципу 'свой-чужой', так сразу же наносится удар! Да, война – не фунт изюма, а бешеная рубка звездолетов – это отнюдь не то, что вкладывает в это понятие обычный человек, никогда не сидевший в командирском кресле и не державший в своих руках судьбы триллионы жизней!
…Неподалеку от меня сражалось несколько небольших групп кораблей, потоки антиматерии, как мечи богов, вспарывали космос; на меня пока еще никто не нападал, а тем временем Венера стала взрываться изнутри.
Гравитационная энергия псевдозвездой практически не выделялась; вещество планеты постепенно разогревалось от тепла все увеличивавшихся в количестве ядерных реакций, пока, наконец, с поверхности планеты не стали вздыматься огненные факелы, выбрасывая в космос куски планеты. Я не хотел этого, и мне было горько осознавать, что в этом повинен только я один. Взрывающаяся Венера была той ложкой дегтя, которая испортила мне целую бочку меда.
Планета, названная так в честь богини любви, превратилась в маленькую звездочку – она полыхала и полыхала, а затем стала распадаться на куски, которые в свою очередь тоже стали разваливаться на части. Венера постепенно превращалась в облако раскаленной пыли, вытягиваясь вдоль своей орбиты; облако росло и росло, полыхая, как огромный ядерный костер, и увеличиваясь до гигантских размеров, а вещество облака все так же продолжало взрываться.
– Что ты наделал? Зачем тебе это было нужно? – кричали на меня мои соседи по рубке.
– Так получилось… Я не хотел… – оправдывался я.
А они и дальше продолжали 'клевать' меня, растравляя горечь неудачи…
Что мне делать – я не знал: все плохое, что только можно было сделать, я уже сделал; теперь нужно исправлять содеянное, необходимо как-то улучшать ситуацию… – и ум мой судорожно заметался в поисках ответа…
Внезапно, посредине этого кошмара, меня осенила ну просто-таки великолепная мысль:
– Заткнитесь, – оборвал я своих подчиненных, – мы садимся на Землю.
– Зачем? – удивились они.
– Там я узнаю мнение о случившемся у народа!
Офицеры поразились моему решению, но замолчали и вернулись к своим приборам. Я запросил Землю о посадке открытым текстом для того, чтобы нам никто не мешал садиться – и мне это удалось: корабли противника, пролетающие рядом, огонь не открывали, и мы, соответственно, не обостряли ситуацию тоже. В то время, как на Земле думали, давать ли нам право на посадку или же нет, мы постепенно сбрасывали свою околосветовую скорость: корабль сделал несколько больших кругов, постепенно замедляясь и сближаясь с планетой.
И вскоре скорость у нас была уже совсем незначительная и вполне достаточная для посадки, поэтому тормозящее многотысячекратное ускорение мы выключили, и у нас появилась возможность ходить по кораблю. Я приказал транспортному роботу принести мою одежду, оделся и, сев на свое кресло, стал ждать посадки. Корабль вошел в стратосферу. Вскоре нам дали разрешение на посадку, но не там, где мне хотелось, поэтому я решил сам посадить корабль туда, куда считал нужным.
– Где мы будем садиться? – спросил меня штурман.
– Возле 'вечного' города, – ответил я.
– А почему именно там?
– Я думаю, – начал вслух рассуждать я, – что там живут именно те люди, у которых действительно можно спрашивать – ведь у них перед глазами вся тысячелетняя история человечества.
– Но есть много других мест, – резонно возразили мне.
– Я это знаю, но нужно же какое-нибудь выбрать – я выбираю это место, а значит, садиться мы будем именно там!
Мы снизились и вошли в атмосферу над Атлантическим океаном, потом полетели над Африкой – все шло согласно расчетам – наша скорость была еще слишком велика для посадки, но она быстро падала в плотных слоях атмосферы.
– Нас спрашивают, что мы собираемся делать, – доложил мне второй пилот.
– Скажи им, что мы еще не решили, – ответил я.
Крейсер летел уже над Средиземным морем, потом под нами проплыл большой гористый остров, после чего за узкой полосой моря возник он – 'вечный' город. Корабль пролетел рядом с ним, потому что я не хотел садиться ни в самом городе, ни в его окрестностях – там слишком шумно и слишком много народа – короче говоря, там не та обстановка, в которой можно обсуждать серьезные вопросы. Звездолет заскользил через горы, я приметил небольшую деревушку и решил приземлиться именно здесь.
– Остановимся над площадью, – сказал я.
Корабль завис над площадью, громадный, черный, безмолвный и такой чуждый всему этому радостному миру под жаркими лучами южного солнца, что казался порождением иного, враждебного мира. Мы видели, как люди выходили из домов, собираясь на солнцепеке, и, задрав головы, смотрели на нас. Гравитационные конденсаторы постепенно разряжались, но колоссальный звездолет висел в воздухе, совершенно не опускаясь, казалось, что бронированный исполин может висеть здесь, в воздухе, не поддерживаемый ничем, хоть целую вечность.
Я зашел внутрь транспортного робота, мы переместились на площадь, и я вышел из него. Я специально не надел форму с наградами, чтобы не сбивать местных жителей с толку – я оделся по-гражданскому. Их было немного – около двух десятков человек – я подошел к ним и принялся говорить, а в небе, в ярком синем, безоблачном небе, светилось вытянутое пятно – то, что еще недавно было Венерой:
– Я виноват перед вами, люди, – начал я, – и поэтому пришел просить у вас прощения. По собственной глупости я уничтожил Венеру, и она сейчас сгорает там, в небе, – я указал рукой на яркое облако. – Я виноват перед вами, людьми, и прошу вас, простите меня.
– А зачем ты это сделал? – спросил меня кто-то.
– Я был глуп и самонадеян, – ответил я. – Я стрелял в один из спутников, которые находятся возле Венеры, но попал в саму планету и раскаиваюсь в совершенной ошибке.
– А почему ты берешь всю вину на себя? – спросили меня. – Разве ты был один?
– Я командир корабля – это первое, и, кроме того, стрелял лично я – а это второе, – пояснил я, – вот почему вся вина лежит исключительно на мне.
– И что же ты хочешь от нас? – снова спросили меня.
– Вы – народ, и я прошу у вас прощения за совершенную мной ошибку.
По небу плыли редкие облака, своей белизной оттеняя чистую голубизну высокого неба; сухой жаркий воздух был насыщен пряными запахами цветов и терпкими запахами трав; от звона цикад, казалось, дрожала земля, переливчато пели птицы; свежий воздух жизни вливался в мои уставшие от кондиционированной атмосферы корабля легкие; красной кометой, размером со среднее облако, догорала Венера, а они все молчали – они молчали, стояли передо мной и думали, пока, наконец, один из них не решился прервать затянувшееся молчание и спросил:
– Как тебя зовут?
– Какая разница, – ответил я, – ведь я весь перед вами – к чему вам мое имя?!
– Бог простит, – сказал кто-то.
– Но я спрашиваю не у бога, а у вас!
Над площадью вновь повисло тягостное молчание, в группе были две пожилые женщины; наконец, одна из них сказала мне:
– Ты совершил ошибку и признал ее. Ступай с миром – ты прощен!
– Спасибо, бабушка! – воскликнул я. – От всей души тебе большое спасибо!
Я вернулся на корабль и объявил всем, что народ меня простил. Мы улетали: корабль медленно поднимался в космос, и моя совесть была чиста – я покаялся и получил прощение. Венера превратилась в облако горячей пыли, которую солнечный ветер скоро разнесет без следа. Люди восстановят Венеру, но это
