Мамаша Пуатье не сводила с Ариадны Парисовны подозрительного взгляда.
— Я могу отдать распоряжение, чтобы повар приготовил рябчиков… Они, правда, к ужину, но…
— Рябчиков? Отлично, когда они будут готовы? — осведомилась потомственная ведьма.
— Через полчаса, — лакей согнулся пополам и начал быстро пятиться к двери. Как только он оказался за ней, то бросился со всех ног в кухню, чтобы успеть подать через полчаса обещанных рябчиков.
Мамаша Пуатье молча придвинула к себе супницу, лакей за ее стулом тут же нагнулся и приподнял крышку. Густой пар ударил женщине в нос. Так как она ничего не ела со вчерашнего дня, то чуть было не лишилась сознания.
— Чесночная, на копченых бараньих ребрах… — сладостно вымолвила она и нетерпеливо кивнула лакею.
Тот схватил фарфоровый половник, лежавший в горячей похлебке и начал быстро класть ее в тарелку Пуатье-старшей. Другой лакей открыл хлебное блюдо.
— Белые булки! — восхищенно вздохнула мамаша Пуатье. Сил соблюдать приличия у нее уже не осталось, поэтому она кивнула Ариадне Парисовне и скороговоркой произнесла, — раз вам не нравится, я, пожалуй, начну…
И нетерпеливо сунула в рот полную ложку.
Вера Николаевна сглотнула слюну, глядя с каким аппетитом Пуатье-сгаршая отрывает куски от булочки и лопает горячий суп. Бросив виноватый взгляд на Ариадну Парисовну, которую явно отчаянно мутило от начатого присутствующими поедания фасоли, мадам Савина тоже потянулась за супницей. Лакей, стоявшей за спинкой стула Веры Николаевны, моментально встрепенулся, снял крышку, поклонился, присел и аккуратно влил в расписную тарелку из белоснежного фарфора половничек коричневой, густой массы.
Мадам Савина зажмурилась, чтобы не смотреть на пищу, а только чувствовать ее запах. Запах был восхитительный, а вид, конечно, не задался…
Ариадна Парисовна отвернулась, весь аппетит у нее пропал, но она стоически дожидалась своих рябчиков.
Двери отворились и вошел лакей, чинно объявивший.
— Граф Максимилиан де Полиньяк! Желает присовокупиться к обеду… тут лакей понял, что оговорился по Фрейду, и поспешно исправился, присоединиться к обеду!
Мамаша Пуатье поперхнулась и замахала руками Ариадне Парисовне.
— Не-е-ет! — прошипела она. Весь рот у нее был в фасолевом супе.
Госпожа Эйфор-Коровина поморщилась.
— Не пускайте его сюда! — продолжала шипеть Пуатье-старшая.
Ариадна Парисовна пожала плечами. В конце концов, не она в этом доме хозяйка.
Лакей принял молчание за согласие, а возникший ажиотаж его даже позабавил.
— Старухи аж перевозбудились, — шепнул он де Полиньяку, принимая у него из рук шляпу и шпагу Двери распахнулись настежь.
Вера Николаевна подняла глаза и замерла с открытым ртом, откуда выпала непрожеванная фасоль.
В дверях стоял Максимилиан де Полиньяк. Его черные длинные волосы были красиво завиты и уложены на манер «Allonge», фигуру плотно облегал шелковый камзол, украшенный тонким золотым шитьем. Несколько золотых цепей с большими медальонами образовывали на его груди прихотливый рисунок. Плотно обтянутые чулками, мощные икры выглядели очень напряженными, благодаря изящным кожаным туфлям с пряжками. Зеленые глаза остановились на мадам Савиной и полыхнули страстным огнем.
— Франсуаза, не смотри на него! — взвизгнула мамаша Пуатье, неотрывно глядя на вошедшего. Она бросила ложку и закрыла глаза дочери ладонью.
Вера Николаевна машинально схватила «мамашино» запястье и со сноровкой заправского армреслера, положила его на стол.
— Какой самодовольный хлыщ… — вырвался у мадам Савиной страстно-удивленный вздох.
— Что вам угодно, молодой человек? — Ариадна Парисовна положила обе ладони на стол.
— Добрый день, госпожа Гурдан, — ответил тот и небрежно уселся. Перед ним моментально поставили прибор.
Бесцеремонно заглянув в супницу и сотейник, де Полиньяк скривился и повернулся к лакею, но тут распахнулись двери и вошел старший лакей с блюдом рябчиков.
— Вот это дело! — воскликнул граф и сделал вошедшему знак остановиться.
Тот по привычке поклонился, но сказать ничего не успел, потому что Максимилиан ловко подцепил трех рябчиков и положил себе в тарелку.
— Но… — старший лакей бросил полный ужаса взгляд на Ариадну Парисовну.
— Что еще? — граф повернулся к нему, держа в руках оторванную ножку. Пшел вон!
— Слушаюсь, ваша светлость, — старший лакей пригнулся и на полусогнутых дрожащих ногах кое-как добрался до госпожи Эйфор-Коровиной, с одним, оставшимся на блюде, крохотным рябчиком.
Остановившись рядом с ней, он зажмурился и пролепетал:
— Ваши рябчики, госпожа Гурдан…
— Не могу взять в толк, почему речь о них идет во множественном числе, — огрызнулась Ариадна Парисовна и смела к себе на тарелку единственную малюсенькую птичку.
— Ох, простите, госпожа Гурдан, — Максимилиан поднял фужер, в него моментально налили вина. — Я хочу выпить за нашу прекрасную Франсуазу!
И де Полиньяк одним движением опрокинул кубок себе в глотку.
Мамаша Пуатье опять жестоко подавилась.
— Что значит «за нашу»?! — воскликнула она, закашлявшись. — Моя дочь, к счастью, не ваша, и никогда ею не станет!
Госпожа Эйфор-Коровина, совершенно не понимая, что происходит, попыталась прочесть мысли прекрасного нахала, но только еще больше запуталась. В голове у молодого человека были только какие-то обрывки: «Замок… негодяй Неккер… больше никак… черт возьми маркизу!».
— Не кипятитесь, графиня! — раздраженно бросил мамаше Пуатье визитер. — Кстати, госпожа Гурдан, вы знаете, почему графиня на меня сердится?
Пуатье-старшая тут же присмирела, опустила глаза и закрыла рот салфеткой.
— Я думаю, что госпоже Гурдан это будет совсем не интересно, — мамаша неестественно хихикнула и дернула шеей, будто ей давил очень тугой ошейник.
— Тогда и вы уж молчите, — ответил ей Максимилиан и послал странный, двусмысленный взгляд.
Старая графиня Пуатье съежилась в комочек и плотно сжала губы, явно вознамерившись не проронить больше ни звука. Ариадна Парисовна попыталась прочесть хотя бы ее мысли, но наткнулась на полнейшую околесицу: «Господи, сделай так, чтобы он не помешал Франсуазе! Господи, помоги мне…
Онорэ, Руже, платья, туфли, экипаж… Господи, сделай так, чтобы все обошлось!».
Госпожа Эйфор-Коровина повернула голову и увидела, что Вера Николаевна так и сидит с открытым ртом, из левого угла которого медленно вываливаются остатки пищи, жевавшейся на момент прихода де Полиньяка. Мысли мадам Саниной текли медленно, как крахмальная патока. Содержание этих мыслей поставило потомственную ведьму в окончательный тупик: «Какой отвратительный, мерзкий, наглый тип… Нет порнографии… нет…».
Ариадна Парисовна нахмурилась, подперла щеку кулаком и подумала: «Господа, если кто-то жалеет о том, что не обучен чтению мыслей — не расстраивайтесь», а вслух спросила:
— Можно узнать, что привело вас, граф, в этот дом?
— О, сущая мелочь! — воскликнул де Полиньяк.
Он встал, отбросил назад обглоданный остов последнего рябчика, окунул руки в подставленный лакеем тазик и вытер их своим надушенным платком. Затем поднялся со стула и медленно приблизился к Вере Николаевне. Та взглянула на него и окаменела, как от взгляда медузы Горгоны. Наклонившись к ее волосам, Максимилиан, по всем правилам галантного ухаживания, втянул носом запах за ухом дамы, издал страстный вздох, затем прильнул губами к основанию шеи мадам Савиной и слегка укусил. Потом повернул голову Веры Николаевны к себе, посмотрел ей в глаза магнетическим взором и начал медленно приближать свое лицо, будто намеревался поцеловать в губы. Мадам Савина была готова взорваться, но ее тело
