Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

не слышишь, но замечаешь малейшие изменения его тем­бра.

Я-то успел окончить школу до окончания войны, а много ребят так и не попало на фронт. Вот как им по­том доказать, что он не рыжий? Что не отсиживался в тылу всю войну?

В общем, имея около 80 часов учебного налета, я попал в зап. Там тоже отрабатывали технику пилотиро­вания на Як-7Б, немножко постреляли по конусу и в полк.

Когда 4 сентября 1944 года мы, десять выпускников Качинского училища, прибыли в 89-й гвардейский ор­дена Богдана Хмельницкого Оршанский истребитель­ный полк, то нас направили в штаб полка. В штабе на стене висел разграфленный лист ватмана. Это был учет боевой работы полка, не помню уж за какой период времени, — но по датам, стоящим сверху граф, видно было — это боевая работа полка за последние месяцы. Слева был список летчиков полка. Таким образом, гля­дя на этот разграфленный ватман, можно было устано­вить, какой летчик в какой день выполнял боевой вылет, с каким заданием, и если сбивал самолеты, то сколько и когда. Но вот что сразу бросилось в глаза: наверное, половина летчиков была вычеркнута из списка. И про­тив этих вычеркнутых стояло: или погиб, или пропал без вести, или в госпитале. Половина полка за непро­должительный отрезок времени! Да и остальных лет­чиков не было — они улетели в тыл, получать новые самолеты. Полк располагался в Литовской Республи­ке, недалеко от Каунаса. Запомнились два момента: расположение жилых домов. Не как в России дерев­ня — это ряд домов с хозяйственными пристройками сзади, а здесь отдельно стоящие дома, окруженные подсобками. И стояли они на значительном расстоянии друг от друга — хутора. И неимоверное количество мух. В скором времени нашу десятку посадили на «Дуглас», и мы полетели на юг вдоль фронта. Летели чуть ли не на бреющем полете. В верхней части фюзеляжа было прорезано круглое отверстие, в которое была установ­лена турель с пулеметом. Там в течение всего полета находился наблюдатель — он же пулеметчик.

Прилетели в Замостье, город на территории Поль­ши. Туда на новых самолетах также прилетели летчики, которых отвозили в тыл для их получения. Наконец на­шу десятку распределили по эскадрильям и звеньям. Я попал в первую эскадрилью, первое звено. Старшим летчиком у меня был гвардии лейтенант Юрий Голдобин [Голдобин Юрий Кузьмич, лейтенант. Воевал в составе 89-го гиап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил около 100 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 4 самолета про-тивника] иногда звавший меня по радио «тезкой». Коман­дир звена гвардии старший лейтенант Иван Гончар. Оба имели опыт боев еще на Курской дуге. И тут же появился в полку новый летчик, назначенный команди­ром нашей эскадрильи, гвардии капитан Гурий Сте­панович Бисьев. Командиром 89-го полка был майор Виктор Васильевич Власов, [Бисьев Гурий Степанович, капитан. Воевал в составе 42-го ги-ап и 89-го гиап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 100 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 6 самолетов противника.

Власов Виктор Васильевич, майор. Воевал в составе 2-го гиап (23-го иап, 526-го иап), с января 1943 г. командовал 89-м гиап (12-м иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 8 самолетов лично и 5 в груп­пе. Награжден орденами Красного Знамени (трижды), Александра Невского, медалями] замполит полка гвардии майор Рожков и начальник штаба гвардии подпол­ковник Романенко. Спустя некоторое время в полк поступила еще группа молодых летчиков: к нам в эс­кадрильи попали младшие лейтенанты Виктор Махо-нин и Владимир Колесников, которых зачислили в резерв. Наконец стали проверять нашу технику пило­тирования. В полку имелись две спарки, которых поче­му-то прозвали «челитами». В полку был летчик, кото­рый вечерами играл на аккордеоне. Он сочинил такую частушку:

У нашей «челиты»

Все дверки открыты,

Течет с нее вода и масло,

На ней лежать опасно,

Но Туренко летает прекрасно!

[Переложена популярная в то время песня «Челита», исполняв­шаяся К. Шульженко]

Во многом частушка соответствовала истине — бы­ли они изрядно потрепаны. Одну «челиту» передали на­шей первой эскадрилье, а вторую — второй.

Взлетно-посадочная полоса на аэродроме была бе­тонная. Я слетал с проверяющим, командиром эскад­рильи. Полет прошел без каких-либо замечаний, и я по­лучил «добро» на самостоятельные полеты. Сел в за­крепленный за мной «як», взлетел и стал выполнять полет по «коробочке». Полет шел нормально, и я зашел на посадку. Садиться на бетонку самостоятельно приш­лось впервые. И тут еще неожиданно подул боковой ве­тер, и меня легонько стало сносить в сторону. Я немно­го растерялся и при посадке допустил ошибку — со­вершил «козла», притом так, что мой «як» отпрыгнул от земли более чем на два метра. По инструкции при «коз­ле» более двух метров надо немедленно дать полно­стью газ и, не исправляя посадку, уйти на второй круг. Когда дал газ, то почувствовал, что самолет мне подчи­няется, и я, в нарушение инструкции, не ушел на вто­рой круг, а сел и отрулил. Ко мне подошли командир эскадрильи и командир полка, который спросил у комэ-ска: «Ты его проверял?» На что тот ответил, что во вре­мя проверочного полета Мовшевич все делал правиль­но и никаких замечаний к нему не было. Командир пол­ка повернулся ко мне и спросил: «Как тебя звать?» И в ответ, что зовут меня Юра, посоветовал то ли шутя, то ли серьезно: «Будешь заходить на посадку — скажи се­бе: «Юра, спокойно!» И, повернувшись к командиру эс­кадрильи, приказал, чтобы он выполнил со мной еще один проверочный полет и, если все нормально, выпус­тил самостоятельно. И проверочный и самостоятель­ный полеты выполнил без замечаний, и вообще, сколь­ко я потом летал в полку, проверок больше мне не про­водили. Постепенно все молодые летчики нашей эскадрильи были проверены, стали летать самостоя­тельно. И мы начали отрабатывать групповую слетан­ность пар и звеньев. Нам говорили так: «Что бы ни слу­чилось, вы должны держаться за ведущим. Если пара не разорвется, значит, есть шанс, что будете жить». А вообще сбивали в первых боях. Если в первых трех-четырех воздушных боях жив остался, то говорили: «Ну, еще полетаешь».

Во второй эскадрилье молодых летчиков решили проверить на высший пилотаж. В первую проверку по­летел младший лейтенант Букач, а проверяющим — ко­мандир звена гвардии старший лейтенант Курочкин. В зоне старая «челита» стала разваливаться в воздухе. Курочкин приказал: «Прыгай!!» И сам прыгнул, а Букач, видимо растерявшись, так и не смог покинуть самолет.

Когда мы добрались до места падения самолета, то увидели небольшую воронку, куда «ушел» мотор, и в радиусе до сотни метров осколки самолета. Попробо­вали копать, прокопали два метра, но так до мотора и не докопались. Ничего от младшего лейтенанта Букача не осталось. Насыпали могильный холмик, установили обелиск с фамилией и датами, и все.

На фронте стояло затишье. Только в начале января, в преддверии нашего наступления, полк перелетел на Сандомирский плацдарм. Первый боевой вылет про­шел спокойно, но чувствовался мандраж и внутреннее напряжение. Не к теще же на блины летишь! И вот вто­рой боевой вылет. Вдруг я смотрю, мой ведущий по­шел на боевой разворот — я за ним. Он — переворот через крыло, я за ним. Вираж. В общем, закрутилось. Я думаю, какого черта на линии фронта он занялся пилотированием. А, думаю, он, наверное, меня прове­ряет. Я не оторвусь! Вцепился в его хвост, как тогда го­ворили, зубами. Все мелькает, а мне надо держаться за хвост ведущего. Крутились, крутились, я уже не помню сколько, я начал уставать. Плечевыми ремнями я не пользовался. Я крутился, как мельница, и ничего не ви­дел. Как один старый летчик говорил, надо посмотреть и пронизать взглядом пространство, и если ты ничего не обнаружил, то ближайшие одну-две минуты оттуда никто и не упадет на тебя, смотри в другую сторону. А я вот так крутился и ничего не видел. Потом мне показа­лось, что нас не четыре, а больше самолетов крутится. Потом раз, смотрю, командир звена перешел в гори­зонтальный полет. Мы с ведомым пристроились — ду­маю, слава богу, я не оторвался! Прилетели. Я спраши­ваю ведущего: «Слушай, чего это ты высший пилотаж задумал?» Он засмеялся, говорит: «Так мы же воздуш­ный бой вели с «мессерами». Мы с командиром звена по одному сбили». Я ничего не видел! Вот мой первый воздушный бой. Только после второго или третьего боя я начал понимать, что происходит.

—  Когда возникает мандраж или страх? Во вре­мя боевого вылета, перед ним или при получении задачи?

—  Когда задачу получаешь, тут ничего, а когда под­ходишь к самолету, делаешь его обход, тут уже вообще ни о чем не думаешь, кроме полета. Садишься в само­лет, проверяешь управление, делаешь визуальный ос­мотр. Надо вырулить, ни на кого не налететь, никого не зарубить. Вырулил, а тут взлет, а это сложное дело. Я, когда в школу поступил, спрашиваю: «Что самое тя­желое — высший пилотаж?» А мне