собой, без участия мозга, то он начинает вырабатывать черт знает что! Закрадывается страх, появляются обида, злость. Ведь в воздухе нет бугорков, ям, пеньков, кустов, за что можно хоть как-то спрятаться. Потому от всего комплекса мыслей я чувствую, как на глазах закипают слезы — слезы бессилия оттого, что тебя убивают! Я поймал себя на том, что все время резко кланяюсь вперед. Так мне казалось, что я толкаю самолет вперед, вперед, к плывущему облаку. Ну, скорей же! Ну, скорей же! Наконец! Влетел в облако! Глаза сухие.
Слепой полет. Во время него на тебя наваливаются всевозможные мысли: и летишь не туда и не так! И бог знает в каком положении. Надо от всего отключиться и только следить за полетом по приборам, которые фиксируют: куда и как ты летишь, в каком положении находится самолет в воздухе. Находясь в облаке, помнишь, что справа от тебя самолет старшего летчика, а еще дальше самолет командира звена с его ведомым. И чтобы не столкнуться, начинаешь понемногу уклоняться влево. А также стараешься пробиться вверх, чтобы вырваться выше облака. Наконец выскочил, как вынырнул из облака! А там ослепительное солнце, белоснежные облака, голубое небо. Быстро осмотрелся: мы разбрелись. Несколько десятков секунд, и мы собираемся в строй «фронт» и уходим в сторону.
В апреле фронт стабилизировался по реке Нейсе. Мы сидим на аэродроме у города Заган. Город, как и все предыдущие немецкие города, пуст. Немцы сбежали на Запад. Мы готовимся к будущим боевым выле там. В основном изучаем карту и те районы, в которых будем действовать, и иногда летаем. Один раз мы с моим старшим летчиком — гвардии лейтенантом Юрием Голдобиным слетали на «свободную охоту». Взлетели, ушли за облака, пересекли линию фронта, а там пробили облака к земле в тылу у немцев, где нас никто не ждал. Полетали там: объектов для обстрела не обнаружили и вернулись на аэродром. Город Заган, по-видимому, авиационный город, так как примыкает к нему довольно большой аэродром с бетонными взлетными полосами и бетонными же рулежными дорожками. На аэродроме большие ангары с солидными ремонтными мастерскими. Однажды после обеда и ближе к вечеру летный состав находился на аэродроме: вдруг понадобится срочный вылет шестерки истребителей к Берлину на разведку — обнаружить, куда вышли наши танки. Обычно в таких случаях высылали простое звено — четыре самолета и иногда для прикрытия еще пару истребителей (старший летчик и ведомый), а тут подобрали шестерку смешанного состава. Ведущий гвардии капитан командир нашей 1 -й эскадрильи со своим ведомым гвардии младшим лейтенантом Василием Полетаевым — это первая пара, затем вторая пара — командир нашего 1-го звена гвардии старший лейтенант Гончар, его ведомый мой старший летчик гвардии лейтенант Голдобин, и третья пара — гвардии капитан штурман полка (не помню его фамилии) и ведомый у него заместитель командира нашей 1-й эскадрильи гвардии старший лейтенант Перминов [Перминов Леонид Афанасьевич, старший лейтенант. Воевал в составе 89-го гиап (12-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 2 самолета лично и 2 в группе]. Они собрались, посовещались, разошлись по самолетам, взлетели, набрали высоту и исчезли вдалеке. Мы — группа молодых летчиков — гвардии младших лейтенантов, и среди нас один «старик»; по годам мы почти все ровесники, но он начал воевать с первых дней войны, поэтому и «старик». И хотя он начал воевать с первых дней войны и имел семь сбитых самолетов на своем счету, но он был гвардии лейтенантом и всего-то ведущим пары — старшим летчиком. Не буду называть его фамилии, он не был трусом, но что-то у него не заладилось. Он не говорил, а спрашивать неудобно. Мы о чем-то говорили, как вдруг он сказал: «Не нравится мне это! Полетело одно начальство! Не к добру это!» Нас это как-то покоробило. Мы, наверное, поморщились, и он заметил это: «Вы напрасно так воспринимаете. За время войны всяко было! И элемент суеверия тоже есть. Вот послушайте. Собираясь в боевой вылет, я заметил, что, как только закрываю кабину, надвинув фонарь, тут как тут появляется муха и летает весь вылет по кабине. Когда возвращаюсь и сажаю самолет — она куда-то исчезает. И так вылет за вылетом. Я однажды сел, задвинул фонарь и чувствую, чего-то недостает. Разобрался — нет мухи. И знаете, сбили меня в этом боевом вылете!»
Мы ему начали говорить, что, возможно, мухи-то разные были каждый раз. В ответ он говорит: «Возможно, возможно! А вообще хотел бы, чтобы все окончилось благополучно!» И так мы прикинули: до Берлина со всеми возможными отклонениями лететь минут 30, столько же на возвращение, и там на разведку максимально нужно затратить 30 минут, итого полтора часа на весь полет, через полтора часа должны вернуться. Мы решили до ужина подождать на аэродроме их возвращения и порадоваться сокрушению суеверия. Полтора часа прошло, и они не вернулись. С тяжестью в душе идем ужинать. После ужина и промелькнувшего еще времени надежды исчезли, так как по расчету времени горючее выработалось. Остается надеяться, что где-то они приземлились и находятся в безопасности. Но это не один-два самолета, а шесть. Что же случилось? И уже почти перед сном позвонили из штаба дивизии и сообщили, что штурман полка сел на аэродром бомбардировщиков Пе-2. Начинали в конце 1944 года эс кадрильей полного состава — двенадцать самолетов, двенадцать летчиков плюс 2—3 резервных летчика, а сейчас остались старший летчик из 2-го звена, я из 1-го звена, один-два резервных летчика, и все. Где еще наша пятерка, неизвестно! Так, с тяжелым настроением легли спать. Утром во время завтрака поступила мрачная весть: погиб гвардии старший лейтенант Гончар. По моему мнению, один из лучших летчиков полка. На его счету было более сотни боевых вылетов и 17 лично сбитых самолетов. На место его гибели поехала назначенная для похорон команда. К обеду возвратился в полк штурман полка. Как он объяснял командованию полка о случившемся, нам не сообщили, ну а спрашивать старшего по званию и должности мы не имели права. И уже к вечеру в полк приехал на попутной автомашине командир эскадрильи и его заместитель. Что они рассказали командованию полка, осталось неизвестно. Вечером, после ужина, командир эскадрильи вызвал меня к себе и приказал готовиться завтра с ним поехать на место вынужденной посадки. Он коротко сообщил, что они четверкой сели на «вынужденную», что при посадке на его самолете погнулся винт, поэтому на завтра выделяется группа механиков для смены винта и заправки самолетов. Здесь останется заместитель командира эскадрильи, а его самолет с места вынужденной посадки перегнать должен буду я. Утром, после завтрака, приехал бортовой «Форд». На него погрузили новый винт, несколько бочек с бензином, баллоны со сжатым воздухом. В кабину сел командир эскадрильи, а я с механиками в кузов, и покатили! Дороги в Германии отличные, и ехали мы с ветерком, по спидометру превышая сто километров в час. В дороге случилась одна накладка. Вышел из строя водяной радиатор. Ну, думаю, застрянем здесь. Ведь надо произвести разборку и пайку радиатора, а вблизи ни машин, ни людей, ни домов — ничего! Но тут водитель показал шоферскую смекалку: вытащил буханку хлеба, выбрал из нее мякиш, пожевал, помял и полученной массой залепил течь. На мое замечание, что тут же отскочит, он сказал, что доедем. Так и вышло. Через несколько часов мы подъехали к месту. Там оказалось, как потом выяснилось, графское поместье с «барским домом». Это поместье располагалось на территории Польши. Встречал нас старший летчик Юра Голдобин и мой товарищ Вася Полетаев. Посмотрел на них и увидел, что они малость выпивши. Оказалось, что здесь у графа есть небольшой ликерный заводик и ликера было, хоть купайся. Кстати, самого графа с семьей не было. Сбежал! Только неизвестно, до немцев или с ними. Все это происходило недалеко от Познани. Они мне рассказали, что и как произошло. Долетели они до Берлина нормально. Покрутились. Выяснили, где наши, передовые танки. Сведения передали по радио и развернулись для возвращения домой. И тут почему-то вместо того, чтобы лететь курсом на юго-восток к своему аэродрому, они, то есть ведущие, повернули строго на восток. Мы входили в состав 1-го Украинского фронта, а они повернули на территорию 1-го Белорусского фронта. Когда отошли от Берлина, в разрывах облаков промелькнули бомбардировщики «петляковы», и тут штурман полка почему-то их покинул, пристроился к «петля-ковым» и улетел с ними. А они еще отошли от фронта на восток, и здесь командир эскадрильи, обнаружив подходящую посадочную площадку, передал по радио, что он первый пойдет на посадку и по его сигналу будут садиться все остальные. И тут командир звена И.А. Гончар передал по радио, что он идет на свой аэродром, и стал звать Ю. Голдобина с собой. Мне казалось, что они вместе окончили авиашколу, вместе попали в этот полк, воевали еще на Курской дуге и вообще были друзьями. Сейчас уже не помню, почему Голдобин не присоединился к нему. Наверное, решил, что начальство садится здесь и ему, подчиненному, надо тем более здесь садиться. Надо было садиться здесь и И.А. Гончару, так как если старшие командиры — командир эскадрильи и его заместитель — здесь садятся, то ему, подчиненному, также надо садиться, а он улетел от них и направился на свой аэродром. Почему он это сделал? Мне кажется, в данном случае повлиял один психологический фактор. Дело в том, что было положение, по которому летчик, сбивший 15 самолетов, представлялся к присвоению ему звания Героя Советского Союза. А у И.А. Гончара было на счету 17 лично сбитых самолетов. А тут на него посыпались
