Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Бывало, что, когда Ла-5 заруливал, техник ложился на крыло и показывал, куда вести, лоб закрывал. При перебазировании с аэродрома на аэродром техников сажали в фюзеляж.

— В воздухе не было такого, что путали «фокке-вульф» с Ла-5?

— Нет. У летчиков все-таки глаз был наметанный.

—  Бомбы на Ла-5 подвешивали?

— Да, 100 килограммов. Я несколько вылетов сде­лал на бомбежку немецких аэродромов.

В начале 1944 года уже в составе 415-го иап я пере­летел на фронт. Летом я провел свой первый воздуш­ный бой, оказавшийся успешным. Нас подняли на пе­рехват финских самолетов «Кертисс-36» на высоту 7000 метров. На таких высотах мы обычно не летали — не было кислородного оборудования. Для организма все-таки было тяжело. Я на развороте даже потерял сознание. Финны нас увидели, и сразу вниз, а мы за ними. Один финн увязался за моим ведущим, команди­ром звена Юзефом Гавриленко, и меня не видел. А я оказался за ним. Никаких особых маневров не приш­лось делать, и с первой очереди мне удалось его сбить. Это выдающийся случай. Редко кто сбивает в первом бою.

Вскоре я стал старшим летчиком, ведущим, а Сер­гей Ефремов был моим ведомым. Мы летали на раз­ведку, штурмовку. Потом Сергей уже сам стал веду­щим. И вот тогда произошла уже упомянутая мной ис­тория, когда меня один раз зениткой сбило. Сергей Ефремов с Мишей Родионовым полетели на разведку и на перегоне прихватили железнодорожный состав с го­рючим в цистернах. Они его проштурмовали и зажгли. Получился пожар, если не на всю Финляндию, то на по­ловину. Полыхало здорово! Мне дали команду с моим напарником Васей Беловым полететь и найти что-то похожее. Мы полетели, но на перегонах ничего не на­шли. Вышли на станцию Свирь. Я смотрю, эшелона че­тыре стоят. Говорю Васе: «Будем штурмовать!»

Сделали первый заход, постреляли, зенитного ог­ня не было, да и под нашим огнем ничего не загоре­ лось. Я Васе, мол, давай еще один заход сделаем. И только я свалил во второй раз машину в пикирова­ние, раздался звук как удар бича. Это где-то у меня над головой, в 15—30 сантиметрах, полетел снаряд. Конеч­ но, тысячу раз по мне стреляли, но я только дважды слышал, что у меня где-то над кабиной полетел снаряд. Я не успел испугаться, как в следующий момент почув­ствовал впереди глухой удар, и самолет затрясло со страшной силой. Было это километрах в сорока за ли­нией фронта. Мотор стал сдавать. Высота была метров 800—1000. Я со снижением потянул к линии фронта. Перетянул Свирь, и, когда мотор совсем сдох, я при­ строил машину на пузо на какую-то поляну. Оказалось, мне снарядом отрубило лопасть винта. Поэтому само­лет стало трясти со страшной силой. Кроме того, оскол­ками пробило маслорадиатор, и масло вытекло. Я вы­лез, помахал Васе Белову, который меня сопровождал, он улетел. Через некоторое время вижу четверку наших истребителей. Они покрутились — видимо, искали ме­ня, но не нашли. Думаю, куда мне идти? В той стороне, где должны быть наши, идет стрельба из минометов, пулеметы строчат. Я решил, что до своих не дотянул, сел на финской территории, на их плацдарме на левом берегу реки.

Первая надежда на спасение у меня появилась, только когда я нашел окурок цигарки, скрученной из га­зеты на русском языке, валявшийся в траве. Значит, свои рядом! Потом вижу, едет группа всадников, я спрятался в кустики. Они в накидках, в капюшонах, не знаю, кто это — наши или финны. Когда поближе подъ­ехали, слышу родную речь, с родными дополнениями. Тут я смело вышел, решил, что я у своих. Как оказалось потом, впереди был полигон, на котором обучались войска.

Привели меня к генералу. И вот, такая картинка: площадочка, обсаженная срубленными молодыми елочками, в окружении этих елочек стоит стол, на столе стоит самовар, за столом сидит генерал и из блюдечка гоняет чай. Я говорю: «Товарищ генерал, меня сбили.

Пожалуйста, распорядитесь, чтобы выставили охрану у самолета». Приказал он выставить охрану. Правда, как выяснилось потом, охранник оказался ненадежным, и из самолета стащили радиостанцию. Мой техник, ко­торый был в нескольких десятках километров от линии фронта, чуть не пошел под трибунал, потому что ис­чезновение радиосредства в районе линии фронта — это ЧП.

Сдал я тогда самолет охране, а сам двинулся в сто­рону своего аэродрома. Трудно было двигаться, потому что все ехало в сторону линии фронта. Это ж было как раз накануне наступления наших войск на Свири. Мне чуть ли не сутки потребовались, чтобы добраться до своего аэродрома. Я видел, какая мощная техника бы­ла сосредоточена: артиллерия, «катюши», танки. Но без такого сосредоточения сил против финнов воевать не­возможно. Финны умело воевали. Хорошо, что немцев было 70 миллионов, а финнов только 25, а то бы мы проиграли, если бы наоборот...

Они заслужили уважение тем, что умело воевали. Но все-таки мы испытывали к ним некоторую нена­ висть. Была мысль по отношению к ним: «Зачем ты при­шел в Ленинградскую область, что тебе тут надо?» Они всячески старались нас сбить. Понятно, что и мы, как могли, убивали их на земле и в воздухе. Особой нена­вистью не пылали. Но это же был враг, его, конечно, на­до было бить и убивать.

Если говорить о финских летчиках, то, учитывая их самолеты, летали они хорошо. Их «кертиссы» и «бри-столи» могли противостоять нашим «ишакам», а против «лавочкиных» и по вооружению, и по скорости, и по ма­невренности были слабоваты. Не случайно финны час­то уклонялись от боя с нами — понимали, что у них шансов мало.

На аэродроме уже и не ждали моего возвращения. Ребята обрадовались. Тут же мне дали новый само­лет — у нас были запасные машины.

— Потери большие были в эскадрилье?

— Многих моих товарищей похоронили. Это и Воло­дя Куприянов, и Вася Темный, и Сергей Ефремов, и Миша Родионов, и Юзеф Гавриленко, и Василий Наза­ренко. Порядка эскадрильи в течение всей войны.

По-разному погибали. Мой товарищ по 524-му пол­ку Борис прилетел с задания, вылез из кабины, снимал парашют. А техник полез в кабину, нажал на гашетку, и пушка выстрелила, снаряд попал в лопасть. И осколком в висок его убило.

Вообще большинство потерь остались неизвестны. Я не знаю, где могила Сергея Ефремова, Миши Родио­нова. Искать ведь было некогда, это ж война.

Мы очень жалели товарищей. Я до сих пор всех жа­лею. С Сергеем Ефремовым мы были большие друзья. Конечно, переживали. Но как-то вместе с тем, видимо, понимали, что война есть война. Это как-то притупляло горечь утрат.

17 июня началось наступление. Я в основном спе­циализировался на разведке — из порядка 200 боевых вылетов, что я совершил на истребителе, 86 — на раз­ведку. Помню, однажды уехали мои товарищи за новой порцией самолетов, а мне дали поручение на разведку со штурмовкой, «свободную охоту». Во время таких вы­летов мы жгли автомашины, взрывали склады, корабль один раз прихватили. Он привез по Ладожскому озеру пополнение. Потопить, к сожалению, не удалось, но об­стреляли. Помню, финны прыгали в воду с корабля. По­били их прилично.

Основной аэродром у финнов был в Нурмалице, на берегу Ладожского озера. Мы часто туда ходили на «охоту». Один раз я «Кертисс-36» на посадке подловил. Летчик на пузо самолет посадил, но я его еще из пушек обработал, чтобы наверняка. Еще раз полетели, финны тоже не дураки. Раз пришли истребители, то не взлета­ют, потому что на взлете истребитель беспомощный.

Начали мы штурмовать машины возле аэродрома. В тридцати километрах от Нурмалица располагался аэ­родром Видлица, и, видимо, оттуда вызвали четверку «кертиссов». Мы увлеклись штурмовкой, за воздухом не смотрим. Вдруг вижу, у Сергея на хвосте висит пара. Я стал набирать высоту, чтобы помочь ему, но, оказы­вается, у меня у самого пара висела. И он мне крикнул по радио: «Сашка, у тебя на хвосте пара!»

Тут замечу, что радиостанция РСИ-4 была слабень­кой. По ней только на близком расстоянии разговари­вать можно было, но и то хорошо, что хоть такая была. Я ручку от себя. Финн как дал! А у него пулеметов 8 бы­ло на «кертиссе». Мимо меня пролетел сноп трасси­рующих пуль. Видимо, упреждение большое взял, а ес­ли бы поменьше, то изрешетил бы меня и мы бы с то­бой сейчас не разговаривали. В самолет попала всего одна пуля, но перебила тягу левого элерона. Я нырнул вниз — сказалось превосходство в скорости, и я смог оторваться. Так что Ефремов меня спас...

Как-то комиссар полка говорил мне, что сбили фин­ского летчика. Когда его допрашивали, он сказал, что им в Нурмалице наши самолеты «лавочкины», сороко­вой и десятка, ни пройти, ни проехать не дают. А это ж я летал на 40-м, а Сергей Ефремов на «десятке». При­ятно было от противника такое услышать. Мы действи­тельно им шороху давали.