Оказывалось, что молодой Месяц может коснуться этой звезды лишь своим верхним рогом, и не на исходе весны, а ранней осенью или в конце лета; что происходит это не менее пятнадцати раз за столетие; и что никакой роли в определении судеб такие пустяки не играют, в силу их очевидной регулярности и предсказуемости. «Гадать по Луне, благородный рыцарь, это всё равно что гадать по башенным часам: можно предсказать начало обеда или окончание утренней церемонии одевания, но не более того. Совсем другое дело эпициклы Сатурна или, скажем, Юпитера…»
Как ни странно, сии замысловатые загадки, простроенные по образцу «висит на гвозде и стреляет», доставляли удовольствие обоим. По разным причинам. Звездочёту нравилось демонстрировать свою осведомлённость на доступных уму благородного рыцаря примерах, Аристарх же находил небезынтересными параллели между причудливой учёностью сказочного Мудреца и не менее причудливыми путями человеческого познания.
Кратковременные отлучки Придворного Чародея к оружейникам позволили Аристарху более тесно ознакомиться с его алхимическим оборудованием и реактивами. Дважды он пытался самостоятельно воспроизвести опыты (а точнее будет, пожалуй, сказать: фокусы) Мудреца, но оба раза потерпел поражение, ибо руководствовался химическими, а не алхимическими законами. В третий раз его внимание привлекла колода магических карт, на которой, увы, даже простенький пасьянс не сошёлся. Что поделаешь — сказка… Зато волшебный кубок оказался действительно волшебным и, по-видимому, никаких ограничений не имел. В умелых руках, разумеется. От вина же, сотворённого Аристархом, отчётливо попахивало серой и фосфором. Но пить его было можно, что он и проделал, не рискуя превращать вино обратно в воду и спешно заметая следы своего любопытства.
Более же всего заинтересовала рыцаря огнедышащая железа Дракона, препарированного, как выяснилось, самим Чародеем в первое же утро после славной победы. Клыки он, оказывается, отдал оружейникам на предмет изготовления из них наконечников для стрел, уши украшали стену пиршественного зала дворца, ибо ни на что иное не были пригодны, а железу Мудрец оставил себе, дабы приспособить её к своему золотоплавильному горну. Вот уже годы и годы он искал надёжный способ изготовления оружейного золота, которое, обладая упругостью и твёрдостью булата, не прилипало бы намертво к стенам ущелья при появлении Дракона. Конечно, теперь, после славной победы, эти его поиски уже не имели ни смысла, ни цели, но нелегко было так вот сразу, не добившись хоть какого-нибудь результата, бросить работу, вместившую в себя целую жизнь…
Но и драконья огнедышащая железа ни на йоту не приблизила Мудреца к успешному завершению поисков, и Аристарх сразу понял, почему. Прикосновение к любому металлу почти мгновенно гасило огненные сгустки, оказавшиеся ни чем иным, как сгустками холодной плазмы… Как могли проникнуть сюда, в средневековую рыцарскую сказку, эти сверхустойчивые модели шаровых молний, предназначаемых в своё время для освещения жилых пещер австралопитеков? Одно из двух: либо это НЕ средневековая сказка, либо (что почти невероятно) не все соплеменники старого Ы вымерли в результате опрометчивых Саввиных экспериментов по созданию стабильно счастливого социума…
Не поминай имя Саввино всуе: он лёгок на помине! Не успел Аристарх наиграться с железой, глядя, как разнокалиберные солнышки то с шипением втягиваются в медные треноги реторт, то нетерпеливо приплясывают на вогнутом дне керамического тигля, то легко и беззвучно гаснут, коснувшись серебряных ножен драконьего когтя, — как это его занятие было прервано панической телепатемой Саввы.
Опять ЧП имело место в северной части Восточного полушария — на самом, по мнению Саввы, неблагополучном участке Объекта. Увы, шеф, снова Москва, на сей раз научная. Нет, к официальной науке это никакого отношения не имеет, официальная наука как раз хохочет, плюётся через левое плечо или скептически пожимает обоими, по-прежнему полагая Второе Начало термодинамики священным и непорочным. Но уже недалеко то время, когда пятеро сумасбродов, обосновавшихся в 1-м Голутвинском переулке, где они соорудили в подвале свою установку из списанного электрооборудования… И Савва, торопясь и путаясь, изложил самоновейшую теорию вакуума, дерзко и не вовремя измышленную подвальными сумасбродами.[1] Они, видите ли, настолько приблизились к пониманию действительного механизма внутрисолнечной энергетики, что это чревато скорыми и катастрофическими последствиями не только для цивилизации Объекта, но и для Солнечной системы как таковой. Хочешь ли Ты увидеть двойную звезду на месте Системы, шеф? Ну, так Ты её скоро увидишь, если не позволишь мне принять самые безотлага…
— Когда ты, наконец, перестанешь паниковать? — рявкнул Аристарх. Когда ты, наконец, уразумеешь, что открытия появляются не раньше, чем в них возникает нужда? Во-первых, эту твою самоновейшую теорию официальная наука сочтёт — уже сочла! — очередной ересью, и еретики вскоре будут публично высечены своими благоверными и остепенёнными собратьями. А во-вторых и в-главных, Я уже и сам не помню ни сути, ни деталей внутрисолнечной энергетики. Но Я отлично помню, что упомянутый механизм заведомо и много сложнее любых спекуляций, доступных для двоичной логики. Грубо говоря, сей механизм настолько сложен, что ИМ он никогда не понадобится… И учти, Савва: у нас с тобой нет запасного человечества! Не вздумай проделывать с ними то же, что ты проделал с племенем Ургха. Никаких подкорковых вмешательств! Никакого манипулирования чувством самодостаточности! Если Я вернусь и обнаружу, что ты опять пытался внедрить единомыслие, Я тебя разжалую! Я тебя сошлю, заточу и сгною! Ты у Меня будешь рядовым необученным информатором на Объекте! Ты Меня понял, Савва Ф.?
Но Саввин испуг был настолько велик, что этот надёжный, апробированный поколениями сатрапов, полководцев, директоров и прочих властителей метод пресечения паники не возымел обычного действия. Савва согласен был стать рядовым информатором на Объекте. Савва согласен был стать даже барабашкой где-нибудь на окраине Томска — но лишь после того, как шеф-демиург выслушает его до конца. Всего лишь два соображения. Вот они.
Первое. Сумасброды сумели получить экспериментальное подтверждение своей ереси: двухсотсвечовые лампы в их подвале горят полным накалом, забирая из сети лишь десять процентов необходимой мощности. Остальные 90 процентов генерирует вакуум. Нет, официального акта составить пока не удалось: помешали своевременно и тонко сработанные случайности. Но еретики настойчивы, и акт будет. Через месяц, через пять месяцев, через пять лет, но будет. Вспомни небесные камни, шеф: тогдашняя Французская Академия была не в пример ортодоксальнее. Вспомни формулы Циолковского и Цандера: они тоже не слишком долго пролежали под сукном — и как Тебе пришлось потом подсуетиться на обратной стороне Луны? Вспомни, наконец, письмо Эйнштейна к Рузвельту…
И второе. Теоретические построения еретиков из Первого Голутвинского чреваты преждевременным крахом Принципа Исключённого Третьего. Работая в рамках примитивной двоичной логики, они сумели вплотную подойти к отрицанию дуализма материи и пространства! Маленький шажок, одно-единственное, лежащее на поверхности допущение — и они безоглядно выпрыгнут за пределы «да» — «нет»… Вот Тебе и философская стратегия, шеф, которой Ты от меня так добивался!
— Хорошо. Приготовь конспект к Моему возвращению.
Значит, шеф-демиург согласен, что это действительно серьёзно?
— Нет, не согласен! — отрезал Аристарх. — просто Мне любопытно. «Могу ли Я создать камень, который не смогу поднять?» Видимо, это один из таких же парадоксов, и его легко разрешить в плоско- свёрнутой логике, замыкающей «всё» на «ничто»… Но ты всё-таки приготовь конспект: Мне любопытно, и Я полюбопытствую. И занимайся, наконец, делом.
Делом Савва тоже займётся, ему известно, что Аристарх называет делом…
— Вот и займись. Всё!
Ещё одно солнышко, прежде чем рассыпаться искрами и погаснуть, полыхнуло на острие когтя, осветив на миг согбенную фигуру у двери. Аристарх вздохнул, выдавил из железы молнию посолиднее и подул на неё, отгоняя под своды подвала. Гость непроизвольно закрылся от света ладонью. Очень старый рыцарский плащ ниспадал с его плеч почти до самого пола.
— И давно ты здесь? — спросил Аристарх.
— Я не решался прервать ваши размышления, Рыцарь Зари, — уклончиво ответил Отшельник, щурясь от яркого света.
— Значит, давно. Остаётся надеяться, что я размышлял не вслух. Аристарх отвернулся, сунул драконью железу на место и снова посмотрел на старика. — Как твоё сердце?
— Благодарю вас, рыцарь. Болит, и с каждым днём всё сильнее. А как ваше?
