Среди красных вождей том 1

после долгих совещаний, было решено выделить это дело в особое учреждение, которое мы назвали 'Государственным хранилищем' (по сокращенно 'Госхран'). Бы­ла выработана особая регламентация и пр. Словом, была сделана попытка урегулировать и упорядочить этот вопрос и ввести его в известную норму, гарантировать от хищений. Между прочим, в числе мер, гарантирующих от хищений, при составлении правил хранения этих сказочных сокровищ, было установлено, что ка­раульную службу должны нести красноармейцы из разных частей, ибо предполагалось, что таким часовым будет труднее сговориться для хищений. Поэтому же, note 281чтобы проникнуть из вестибюля в помещение, где были свалены драгоценности, нужно было пройти через мас­ сивную дверь, запиравшуюся громадным, очень хитро устроенным секретным замком, который можно было открыть только одновременным введением в него пя­ти ключей, по числу ведомств, имевших право входа в эти помещения. И ключи эти хранились у глав ведомств, т. е., у самых ответственных лиц. Входить можно бы­ло только всем сразу и в сопровождении часовых, снабженных сургучными оттисками печатей этих ведомств. Часовые сверяли эти оттиски с печатями, предъявляемы­ми представителями ведомств. По оставлении помещений хранения, все представители ведомств должны были, заперев дверь, снова наложить на нее печати…

Казалось бы, чего можно было еще требовать… А между тем… Предупреждая события и нарушая последо­вательность моего рассказа, , я делаю скачок и опишу один случай из моей жизни в Лондоне, где я был директором 'Аркоса'.

В числе сотрудниц была одна дама, уже немоло­дая, хорошая пианистка, бывавшая часто в дом у Красиных и у меня. К ней приехала из Москвы ее старшая дочь, жена чекиста, разошедшаяся с ним и жившая с одним известным поэтом советской эпохи, недавно покончившим жизнь самоубийством… Я не назову их имен, ибо дело не в индивидуальности, а в системе…

Она привела эту дочь к нам. Раскрашенная и раз­малеванная, она щеголяла в роскошном громадном палантине из черно-бурой лисицы. Ее мать была в обычном скромном платье, но на груди у нее был прикреплен аграф… Но для описания этого аграфа нужно перо поэта.. Это был 'обжэ д'ар', достойный украшать ца­рицу Семирамиду. Он представлял собою ветку цветка, note 282состоящую из трех маргариток почти в натуральную величину с несколькими листочками. Лепестки маргари­ток представляли собою прекрасные кабошоны из тем­но-синей бирюзы, осыпанные мелкими бриллиантами, с сердечками из крупных бриллиантов. Все было в пла­тиновой оправе. Платиновые листики тоже были осыпаны бриллиантовой пылью, изображавшей росу. И цветки и листики, прикрепленные к платиновым пружинкам, дрожали при малейшем движении. Аграф этот, поми­мо высокой ценности камней, представлял собою высо­кую ценность одной только своей художественной рабо­той.

Я, ничего не смысля в этих драгоценностях, был поражен красотой и роскошью этого аграфа и не удер­жался от выражений восторга. Дама эта, любовно посмотрев на свою накрашенную дочь, с гордостью ска­зала мне:

— А это она привезла мне подарок из Москвы. Не правда ли, как он красив? — И, сняв аграф, она протянула его мне. — Видите, это все настоящие бриллианты, и темная бирюза… и все в платине… и цветочки можно отвинчивать, если хочешь, чтобы аграф был по­меньше… Посмотрите, как естественно трепещут листи­ки… как хорошо сделана роса…

— Хорошо, — заметил я, — что вы не бываете при дворе английского короля, а то мог бы найтись собственник этого аграфа… Ведь это царская драгоценность… И как она попала к вам? — спросил я младшую из дам.

— А мне ее подарил муж, — ответила та, нисколь­ко не смущаясь…

Но возвращаюсь к 'Госхрану' и его пополнению. Реквизиции продолжались. При обыске у «буржуев» note 283отбирались все сколько-нибудь ценные предметы, юриди­чески для сдачи их в 'Госхран'. И действительно, кое-что сдавалось туда, но большая часть шла по карманам чекистов и вообще лиц, производивших обыски и изъятия. Что это не фраза, я могу сослаться на слова авторитетного в данном случае лица, а именно, на упомянутого выше Эйдука, о котором, несмотря на его свирепость, все отзывались, как о человеке честном.

— Да, это, конечно, хорошо, — сказал он, узнав о вышеприведенных мерах, — но… — и он безнадеж­но махнул рукой, — это ничему не поможет, все равно, будут воровать, утаивать при обысках, прятать по кар­манам… А чтобы пострадавшие не болтали, с ними расправа проста… Возьмут, да по дороге и пристрелят в затылок — дескать, застрелен при попытке бежать… А так как у всех сопровождавших арестанта рыльце в пушку, то и концы в воду — ищи, свищи… Нет, воров ничем не запугаешь… ВЧК беспощадно расправляется с ними, просто расстреливает в 24 часа своих сотрудников… если, конечно, уличит… Но вот уличить то и трудно: рука руку моет… И я положительно утверждаю, что большая часть отобранного при обысках и вообще при реквизициях, похищается, и лишь ничтожная часть сдается в казну…

Мои попытки озаботиться подготовлением в прок запасов обменного фонда, что находилось в связи с провозглашенной монополией внешней торговли, само со­бою, встречали массу затруднений. Боюсь, что я навожу на читателя скуку своими вечными указаниями на личные трения, которые вмешивались в государственные дела… Но что делать, когда этот момент являлся и является лейтмотивом отношения советских сфер ко всякому делу, как бы важно оно не было. Вершители судеб note 284России щедры на всякие меры, направленные к осуществление торжества социалистического строя. Но при попытках реа­лизовать эти мероприятия, начинаются все те же интриги, зависть, боязнь, что другой успеет. То же самое было и у меня, когда в моих заботах о накоплении обменного фонда, я обратил внимание на кустарные изделия.

Началось это случайно. В Наркомвнешторг обра­тилась как то организация (я забыл точно, какая имен­но), выдавшая женскими кустарными изделиями, с прось­бой озаботиться приобретением особого черного шелка, из которого наши кустарихи плетут косынки, испокон веков вывозимые и притом в большом количестве в Испанию. Я заинтересовался этим вопросом, вступил в переписку с этой организацией. Хотя я и марксист, но вопреки установившемуся в части русских адептов этого учения взгляду, что в виду того, что кустарная промышленность, как осужденная законом конкуренции на гибель, не должна поддерживаться, считал и считаю, что в России (а также и в других странах с более высо­кой хозяйственностью) мелкая промышленность еще не сказала своего последнего слова и что ей рано еще петь отходную, и поэтому необходимо всеми мерами поддер­живать ее.

Я стал наводить справки и узнал, что при высшем совете народного хозяйства имеется специальный кустарный отдел. Я пригласил заведующего этим отделом, который оказался моим хорошим знакомым Л. П. Воробьевым. Я развил ему мой план начать накопление в государственном масштабе кустарных изделий. Он очень обрадовался этой идее, и познакомил меня с современным положением этого дела в России, обратив мое внимание на то, что кустари и их промыш­ленность не в авантаже, и потому отдел, которым он note 285заведует, находится в полном пренебрежении и что несколько раз уже поднимался вопрос об упразднении его. Но что только, благодаря Рыкову, о котором я ниже довольно подробно упоминаю, как о человеке, обладающем государственным взглядом, отдел еще существует. Чтобы не повторяться, скажу кратко, что мое выступление в защиту кустарной промышленности, встретило озлобленный крик и настолько горячее противодействие, что Рыков посадил под арест одного из своих подчиненных за слишком рьяное саботирование моего пла­на…

В конце концов мое дело увенчалось успехом и кустарный отдел ВСНХ-ва приобрел подобающее ему место. Я заключил с ним договор на изготовление всевозможных, главным образом, художественных изделий, поистине, высоко стоящей кустарной промыш­ленности и таким образом, положил начало созданию обменного фонда кустарных изделий. И скажу кстати, что после возобновления торговых сношений с Евро­ пой, изделия эти стали играть и играют и до сих пор довольно значительную роль в советской вывозной торговле. Заключив этот договор, я выдал кустарному отделу, не имевшему специального кредита, аванс в размере (если не ошибаюсь) десяти миллионов рублей.

Упомяну кстати, что этим я дал движение и карьере Воробьева. Подобно Лежаве, он, тоже человек недалекий, стоял вне партии, и тоже говоря с гордостью, что не хочет идти в 'стан торжествующих', так как он-де не разделяет основоположений ленинизма… Но все его 'твердокаменные' взгляды очень быстро по­ линяли, и он стал почти моментально столь же 'твердокаменным' коммунистом. И пошел вверх, прав­да, не