— Поди, поговори, не усовестишь ли дураков! — сказал Варегин.
Старшина подошел к мужикам и обратился к ним с речью, сильно ударяя на о.
— Государь император делает вам теперь эткие милости, — начал он: — и что ж вы делаете? Госпоже вашей законной не покорствуете!
— Наша законная-то госпожа, господин старшина, умерла, отвечал ему старик-староста.
— Погоди, друг любезный, погоди! — возразил ему на это старшина: — ты теперича имеешь сам имущество, оставляешь ты его сыну, что ли, али сродственнику, и кто ж может его отнять у него? Корову ты ему оставляешь: неужели корова не пойдет к нему на двор?
— Нынче, господин старшина, насчет того порядки другие, опять ему возразил старикашка- староста. — Госпожа померла, значит, мы и вольные; другой господин жив, властвуй, а умер, тоже ослобождаются… Молодые пускай сами себе наживают. Как же ты иначе волю-то сделаешь?
— Ишь как рассудил, складно! — перебил его насмешливо старшина: — а словно бы не так в царских-то указах сказано.
— Знаем мы, господин старшина, как в царских-то указах сказано, знаешь и ты сам! Грех только тебе так говорить: миром, кажись, тебя выбирали.
— Да мне, дьявол вас возьми и с вашею должностью! Тьфу мне на нее! — воскликнул старшина. — С вами, дураками, только время потратишь, да себе беспокойство… — заключил он и, отойдя от толпы, молодцевато прислонился к стене дома.
Прошло еще с полчаса самого ужасного, томительного времени. Наконец на двор прибежали две маленькие крестьянские девочки.
— Солдатушки уж идут! — как-то робко они оповестили.
Толпа, как бы вся в один момент, опустила голову.
Варегин проворно встал и пошел по деревне навстречу команде.
Впереди всоей роты ехал верхом на лошади молоденький офицер. На лице его написана была гордость и серьезность. Солдаты же, напротив, шли вольно, развязно, и большая часть весело между собой перешучивались.
Варегин пошел рядом с солдатами.
— Вы, братцы, имейте лицо-то посерьезнее, посуровее, — сказал он.
— Нахмуримся, ваше благородие, — отвечали ему несколько солдат в один голос.
— Ну, и сначала оцепите только некоторых, — обратился он уже к офицеру.
— Знаю-с, — отвечал тот самодовольно.
— Что огонь употреблять, кровь понапрасну проливать! — обратился опять Варегин к солдатам.
— Известно, ваше благородие, — подтвердил ему фельдфебель: оцепим по-первоначалу, а тут, коли упираться очень начнут, так в приклады.
— Знаем, ваше благородие, не в первый уж раз, — подхватил молодой и с умным лицом солдат: — я этта в Спирове не то что прикладом, а схватил за волосы главного-то зачинщика. «Господин служивый!» — закричал и на колени, а за ним и прочие другие.
Все почти солдаты захохотали.
— Бунтовщики тоже, робята, важные, — произнесло опять несколько голосов.
— Смирно! Ружья на плечо! — скомандовал офицер.
В это время входили уже в самую усадьбу.
Солдаты сейчас же поправились и нахмурились. Офицер махнул барабанщику. Тот громко, так что раздалось на все селение, ударил марш.
Варегин, проворно опередя солдат, опять подошел к мужикам.
Лицо его было бледно, волосы растрепаны.
— Братцы, образумьтесь, смерть вам угрожает! — вскричал он.
Толпа вся дрожала с первого же звука барабана, но ничего не говорила.
Солдаты стали обходить ее и выстроились против нее.
— Братцы, образумьтесь! — произнес еще раз Варегин.
Молчание.
Он махнул белым платком офицеру.
— С левой по одному марш! — скомандовал офицер.
Цепь солдат отделилась и стала входить в толпу, которая и не понимала, что это такое с ней делают.
— Сомкнись! — скомандовал офицер.
Солдаты сомкнулись, человек двадцать мужиков осатлись у них в цепи.
Один молодой парень хотел было выскочить из нее, солдат ткнул ему прикладом в лицо.
Старикашка-староста что-то топтался на одном месте. Этот молодой парень был его единственный сын.
— Тятенька! — закричал он ему оттуда.
— Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! — вскрикнул старик и сам стал на колени, за ним стали несколько мужиков.
— Виноваты, матушка наша Софья Петровна, виноваты! — завопили они.
Варегин подошел к одному из не ставших на колени мужиков и ударил его по плечу.
— Ну, становись! Еще за зачинщика сочтут.
И вслед затем все остальные коленопреклонились.
Оцепленные давно уже стояли на коленках, а нежный старостин сын даже ревел.
— Надо зачинщиков отобрать! — сказал исправник Варегину.
Тот махнул ему рукой и, совершенно утомленный, опять опустился на рундучок крыльца.
— Кто зачинщики? — продолжал исправник, подходя к стоявшему все еще на коленях старосте.
— Да, батюшка, из Питера к нам сходил человек, — отвечал старик, молебно простирая к нему руки.
— Какой?
— Да вот барыни-то нашей кучер бывший, Михайла; он в бегах был и проходил с дворянином одним: «не повинуйтесь, говорит, а то хуже, говорит, под крепость опять попадете!»
— С каким дворянином?
— Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то… регистратором каким-то себя называл.
Варегин при этом вслушался немного.
— Кто же здесь-то собственно был зачинщик? — продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен.
— Здесь я, батюшка, я самый главный! — отвечал тот.
— Ступай в сторону.
Старик встал и отошел в сторону.
— А кто еще? Кто еще был зачинщиком? — обратился исправник опять к толпе.
— Я-с! — отозвался сам один из мужиков.
— В сторону!
Мужик отошел и встал.
— Кто еще? — продолжал опять исправник.
Варегин рвал у себя из бороды волосы.
Толпа перешептывалась между собой.
— Да кто еще? — послышался шопот.
— У Матрены они приставали! — ответил чей-то один голос.
— Давайте Матрену сюда! — крикнул исправник, подслушав эти слова.
Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный крик на всю усадьбу.
— Батюшки, виновата!.. виновата! — кричала Матрена, выгибаясь всем телом, между тем как двое мужиков тащили ее.
— Давай ее сюда! — проговорил исправник.
Матрену подтащили к нему.
