им рассказывать.
— У нас это в каждом магазине есть, — сказала Софи.
— Да, — отвечал Бакланов, — но это древность!
В одной из следующих комнат, с шпагами и орденами, Софи уже села.
Но зато внимательно и как-то злобно рассматривал все купец.
Дочери полной дамы тоже восхищались разными поддельными и настоящими брилльянтами.
В следующих затем комнатах и Бакланов зевнул, и больше уж стал обращать внимание на изображения королей саксонских, смутно соображая, как это они их этаких диких рыцарей делались все больше и больше образованными принцами.
С купца пот градом катился; но он, как человек привычный ко всякому черному делу, продолжал смотреть и слушать.
— Ух! — сказал наконец Бакланов, когда их выпустили из «Грюнес Гевельбе».
— Голова заболела, — подтвердила и Софи.
С одной только дамой немецкою ничего не случилось, может быть, потому, что она прошла, решительно ни на что не смотря.
— Угодно в галлерею? — произнес было провожатый Бакланову и Софи.
Те переглянулись между собой.
— Нет, мы бы поесть хотели, — сказали они.
— О, да! — произнес немец и вежливо повел их из дворца.
Выйдя на площадь, он приостановился и принял несколько театральную позу.
— Мост! — начал он, показывая в смом деле на мост: — был разрушен французами… император русский восстановил его… Приятно вам это слышать?
— Да, — отвечал Бакланов.
— Терраса! — продолжал провожатый докторальным тоном, ведя наших путников на известную Брюлевскую террасу.
— Здесь очень мило! — сказал Бакланов.
Внизу, перед самыми почти их глазами, не очень шумно, да и не совсем мертво, катилась Эльба. По ней приплывали и отплывали веселые на вид и с веселым народом пароходы. Впереди, на другом берегу, раскидывался старый город, весь перемешанный с зеленью.
Софи села и спросила себе кофе.
Бакланов сел около нее.
Проводник с серьезным видом начал толковать им:
— Все это министр и любимец Августа, курфюрста саксонского, Брюль сделал!.. Это его место и дворец.
— Брюль? — переспросил Бакланов.
— Да, — отвечал немец: — но слава наша на земле — дым: он умер, и потомок его таким же ремеслом занимается, как и я…
Подкрепившись кофеем и освежившись воздухом, путники наши объявили о своем желании итти в картинную галлерею.
Немец гордо пошел вперед.
Бакланов повел Софи под руку. За границей они новою какою-то любовью стали жить, точно снова ее начинали.
— Софи! — шептал потихоньку, но с восторгом, Бакланов: — ведь мы будем видеть Сикстинскую Мадонну, пойми ты это!
— Да, — отвечала она.
— Софи, смотри: это Гвидо Рено настоящий! — начал он восклицать с первого же шагу.
Купец тут же похаживал своею здоровою походкой и на все, не столько со вниманием, сколько со злобою посматривал.
— Каков Караччи-то, каков? — кричал на всю залу Бакланов. Отойди вот туда, сядь вот тут! — говорил он, отводя и сажая Софи на диванчик: — смотри, видишь эту перспективу капеллы и спину этой молящейся женщины?
— Вижу, — говорила Софи.
Румянец снова начинал пропадать у нее на щечках, и появлялась бледность утомления.
— Пойдем, я хочу поскорее Мадонну видеть! — сказала она.
— Ах, душа моя, нет! — сказал было сначала Бакланов, но, впрочем, пошел.
— Это вот Рембрандт, это Джулио Романо, это Клод Лоррен; наперед вижу и знаю, не подходя.
Софи заглянула на надпись.
— Нет, это Тициан подписано! — сказала она.
— Да, ну, они схожи в манере, — произнес Бакланов, и они вошли к Мадонне.
В первое мгновение Софи и Бакланов взглянули на картину, а потом друг на друга.
— А! — произнес он, увлекая и сажая Софи на диван. — А! — повторил он. — Тебя что больше всего поразило?.. — прибавил он почти шопотом.
— Младенец, я уж и не знаю, что это такое! — отвечала Софи.
— А, младенец! — повторил Бакланов по-прежнему тихо: — да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?
— Божеский какой-то огонь в глазах.
— А ты видишь эти волоски сбившиеся… это они ведь на облаках плывут… это ветер их немножко раздул, — продолжал Бакланов.
— А вот она-то хороша!
— Она плывет… идет… она мать… она уничтожена, чувствует Бога на руках…
Софи продолжала смотреть.
— Это ведь не картина!.. Это разверзлись небеса, и оттуда видение!.. — толковал ей Бакланов.
— Да, — подтверждала Софи.
Ей почему-то в эти минуты вдруг припомнилась вся ее физнь, и ей сделалось как-то неловко.
— Ну! — сказала она после целого получаса молчания, в продолжение которого Бакланов сидел, как в опьянении.
— Пойдем! — отвечал он ей, и оба, молча и под влиянием каких-то особенных мыслей, вышли.
2
Немецкий вечер и немецкий вечер
— Я не могу больше уж этого есть, — говорил Бакланов отодвигая от себя восьмое блюдо, которое подавали им на Брюлевской террасе.
— Ужасно! — сказала Софи, тоже отодвигая от себя тарелку.
— Garcon! — крикнул Бакланов.
— Monsieur! — отозвался тот с шиком парижского гарсона.
— Возьми! — сказал Бакланов.
— Monsieur trouve que cela n'est pas bon?
— Напротив, совершенно bon, но es ist genug.
— Vous etes russische gentlemen! — произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.
Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.
— Вы тоже путешествуете? — сказал он.
— Да-с! — отвечал купец, боязно на него посмотрев.
— Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?
Купец обвел кругом себя глазами.
