мне то, будучи мною уговариваем, открыл за 5 руб. сер.
Переговоры же о том шли через какую-то девицу Иродиаду, которая, надо полагать, была его любовница, о чем вашему высокостепенству донести и желаю и при сем присовокупляю, что на цымлянское…»
Дальше поверенный не стал читать.
— Ну, взять его, как приедет «Колхида»… Я плацу им деньги… Сто зе? Пускай берут! — проговорил Эммануил Захарович.
Поверенного при этом точно передернуло.
— Нет-с, и этого нельзя! Теперича Иосиф Яковлевич жизнь кончили… Я, значит, один в ответе и остался… — сказал он.
— Ницего я не знаю, ницего! — возразил Эммануил Захарович, отстраняясь руками.
— Ваше степенство, — начал поверенный: — слов Иосифа Яковлевича тоже слушались мы, все равно, что от вас они шли…
— И не говорите мне, не знаю я ницего того! — перебил опять Эммануил Захарович, зажимая уши.
Поверенный вздохнул.
— Маленького человека погубить долго ли… Хорошо, что тогда поостерегся, — через другого, а не сам дело делал: теперь хоть увертка есть. Никаких бы денег, кажись, не взял в этакое дело влопаться.
— Ну, молци, позалуста, без рассуздений! — прикрикнул на него Эммануил Захарович.
— Спина-то, ваше степенство, своя-с, за неволю рассуждать начнешь: не вас, а нашу братью на кобыле-то драть станут.
— Молци! — прикрикнул на него еще раз Эммануил Захарович: грубый народ… музик!
Поверенный замолчал, но по-прежнему оставался с мрачным лицом.
Эммануил Захарович принялся снова разбирать и рассматривать бумаги.
— Подайте зе это ко взысканию! — сказал он, подавая поверенному заемное письмо.
Тот с удивлением посмотрел на него.
Заемное письмо было на имя Софьи Леневой в 25 тысяч рублей серебром.
20
Разные взгляды на общественное служение
В газете «Петербургское Бескорыстие» было с благородным негодованием напечатано:
«Скажите, отчего в директоры акционерных компаний выбираются люди, не специально знакомые с делом, а по большей части графы и генералы? Откуда и каким образом могли у акционеров явиться подобные аристократические вкусы? Зачем они позволяют этим господам говорить себе в собрании дерзости, и из каких наконец видов благополучия допускается, что главный директор компании „Таврида и Сирена“, сам начальник края, производит разработку каменного угля у себя в имении, который стоит таким образом обществу вдвое дороже, чем привезенный и купленный из Америки? (См. отчет общества за 1859 г. и американскую газету „Herald“)».
Строк этих достаточно было, чтобы начальник края, ни с кем не переговорив и не посоветовавшись, стукнул по столу два раза линейкой.
Вошел адъютант.
— полицеймейстера мне-с! — произнес начальник края, по-видимому, спокойно.
Адъютант ушел.
Начальник края, будучи не в состоянии удержаться, продолжал одним глазом заглядывать в продолжение статьи.
Там Бог знает чего уж не было наговорено. Говорили, что «на Солдатской пристани, для житья чиновников, на деньги акционеров, построен целый городок».
И в самом деле это было так!
«Машина, выписанная для паровой мельницы, не входила в само здание, так что или ее надо было ломать, или здание».
И то была правда.
Гневом и горестью исполнялось сердце старика.
полицеймейстер наконец явился.
— Где здесь живет некто Басардин? — спросил генерал каким-то таинственным голосом.
— Живет-с! — отвечал полицеймейстер.
— Взять его сейчас в часть и произвести у него в доме обыск.
— Это, верно, ваше превосходительство, по случаю акционерной статьи… — начал было полицеймейстер.
— Да-с!
— Статью эту, ваше превосходительство, писал Никтополионов.
— Пожалуйста, без возражений!.. Я и в тот раз по вашим стопам шел, да недалеко дошел.
О том, что виновником прошлой статьи был Виктор Басардин, начальник края узнал от Эммануила Захаровича.
— Извольте произвести строжайшее следствие! — заключил он.
— О чем-с?
— О чем? — крикнул генерал. — Вы спрашиваете меня: о чем? Человек пишет на честных людей пасквили, человек подрывает общественный кредит, и вы преспокойно говорите: «о чем»? Полковник! Вы служить после того не можете!
Полковник поклонился и прямо отправился к исполнению возложенного на него поручения.
Виктор в это время только было засунул свою, известную нам статью, в конверт, чтоб отправить ее для напечатания в журнал, как вбежала к нему впопыхах нанимаемая им кухарка.
— Батюшка, Виктор Петрович, — сказала она: — полицеймейстер с солдатами пришел.
Виктор побледнел. Но полицеймейстер входил уже в комнату и прямо устремился к письменному столу.
— Письмо!.. — проговорил он, тотчас же беря конверт и распечатывая его.
— Но как вы можете чужие письма… — возразил было Виктор.
— Могу, — отвечал полицеймейстер. — Это уж об родной сестре сочинили, — прибавил он, прочитав и передавая письмо жандармскому офицеру.
Затем начался обыск.
Виктор ходил за всеми, как потерянный.
— «Колокол»!.. — произнес мрачным голосом жандармский офицер.
— Откладывайте! — сказал ему полицеймейстер.
— Ненапечатанные русские стихотворения, — продолжал офицер.
— Какие это? — спрашивал полицеймейстер.
— Да я не знаю-с! «О, ты, Рылеев, друг…» — прибавил он, пробежав первый стих.
— Откладывайте! — сказал полицеймейстер.
— Еще стихотворение: «Буянов, мой сосед», — произнес жандармский офицер.
— Откладывайте! — сказал полицеймейстер.
— Картины голых женщин, — продолжал жандарм.
— Тоже! — повторил полицеймейстер и потом, обратившись к Басардину, прибавил: — Я думал, что вы молодой еще очень человек, а уж по лицу-то, видно, собрались с годками… Стыдно… очень стыдно…
— Но, скажите, что же я сделал? — говорил Басардин, стараясь улыбнуться, но в сущности совершенно упав духом.
— Сами понимаете, я думаю… не маленькие… Собрали бумаги? — спросил полицеймейстер у жандарма.
