Этой весной, когда Чиж буквально разрывался между семьей, школой и кабацкими халтурами, он сочинил ещё одну песню. По мнению многих, одну из самых лучших в его репертуаре.
— Я уже спал — вдруг звонок по телефону. Подхожу, а там голос Димки Некрасова: 'Тут вот селедку привезли. Может, взять тебе килограмма два?'. Я говорю: 'Дима! Козел! Куда ты пропал?!'. А его перед этим очень долго не было видно. Никто вообще не знал, куда он делся. 'Да вот, нашелся. Все в порядке!' — 'Ну давай завтра приходи ко мне в школу, поболтаем'. Положил трубку — всё, сон у меня, как рукой сняло…
Если справедлива мысль, что 'стихи не пишутся — случаются', это был как раз тот случай. Так бывало раньше, так будет и впредь: чтобы к Чижу пришли стихи и мелодия, что-то должно сильно его удивить, поразить. ('Что называется, 'ударить по башке', — определяет он свой творческий метод).
Чиж побрел в ванну и среди сохнущих пелёнок торопливо записал слова, которые вдруг зазвучали у него в голове. А утром, пока ехал в трамвае до школы, сочинил мелодию. Эту песню он назвал 'Маски'[25] (позже — 'Ассоль').
Первым, кто оценил новую лирику Чижа, стал Баринов, который тогда служил в войсках ПВО под Харьковом.
— Серега присылал мне толстенные конверты, — рассказывает Женя. — Сначала шел рассказ о новостях, а потом — как приложение — тексты без комментария: 'Вот, я тут накропал…'. Помню, в лазарете валялся, и читал их вслух своим сослуживцам. Те говорят: 'Ни хрена себе! А чего он там делает, в вашем Дзержинске? Он же гений!'. В армии разные люди попадаются. Есть напрочь «отбитые» на роке. Поэтому я со многими дембелями общался на равных. Только вот на этой почве: 'Какого человека ты, оказывается, знаешь!..'. Сам Чиж к тому времени перешел на работу в ДК Свердлова, буквально через дорогу от школы — это был хор ветеранов труда.
— Их репертуар не волновал меня ни грамма. Была руководительница, которая занималась солистами. А я был человеком, который аккомпанирует. Простым советским концертмейстером.
Впрочем, уже через пару репетиций бабушки деликатно попросили руководительницу: 'Вы скажите Сереже, чтоб он попроще нам играл'.
— Джазовых «наворотов» там, конечно, не было, — говорит Чиж. — Я просто усложнял гармонии — там, где три аккорда, у меня было штук восемь минимум. Но все это звучало, я никуда не выбивался из тональности…
Тот послеармейский год, утверждает Чиж, он жил исключительно семьей. С пьянками и «подкурками», казалось, покончено: 'Я даже гитару в руках не держал — дома было только фортепьяно. И я снова «подсел» на джаз, снова стал собирать джазовые пластинки'.
Квартира, где жила молодая семья, выходила окнами на ДК Чернореченского химкомбината. По вечерам там репетировала группа «Штаб». Когда Чиж выходил c папиросой на балкон, было слышно, как звенят электрогитары, ухает барабан: 'Особенно, когда уже стемнело, и машины почти не ездят. Несколько раз я даже заходил к ним на репетиции — все же знали друг друга…'.
Как волка тянет в лес, в родную стаю, так и Чижа тянуло к себе подобным.
ЛЕТО 1986: ГРУППА ПРОДЛЕННОГО ДНЯ
'Горе одному, один не воин…'
(Владимир Маяковский)
Тяга к 'братьям по крови' привела Чижа в компанию к Некрасову и Быне. Вновь забурлило совместное творчество. Правда, поначалу это больше напоминало прикол.
— Однажды мы ходили с Димкой пить пиво и неожиданно написали 'Я при делах, не надо хлеба- соли'. Такую стилизацию под блатняк. Какого-то персонажа у ларька увидели — и пошло-поехало…
Первый опыт показался удачным, и друзья загорелись идеей сочинить целый «блатной» цикл. В качестве эксперта-консультанта был привлечён Быня. (По молодости он отсидел два года на зоне. Причина признавалась сверстниками уважительный: за украденную гитару).
— 'Быня, а как нары называются?' — спрашиваем. — «Шконки». Мы: 'Ага, 'Здравствуй, милая баржа и родные шконки!'. Так можно?'. Быня кивает: 'Можно!'. Все трое — молодые парни, энергия пёрла во все стороны. Сочинялось очень быстро. Жена пришла со школы уставшая: 'Опять вы здесь!' — 'А мы песню написали!'. Тут же спели. Она: 'Ой, такое говно!'. Не, она врубалась, что песня классная, но только на хер никому не нужна…
Перебравшись на квартиру к Быне, они стали записывать свои композиции на магнитофон — в две гитары и на три голоса. Имитируя ударные, кто-то щёлкал в микрофон пальцами, как кастаньетами. Выходило так здорово, что на этих вечерних посиделках они и решили сколотить группу.
Вскоре Быня, слоняясь по городу, встретил Михаила Староверова по прозвищу Майк. Даровитый самоучка, Майк отучился в техникуме на электрика, отслужил в армии, успел поиграть на бас-гитаре в кабаках и побыть руководителем распавшейся группы «Терминал». Теперь он работал на заводе, мечтая собрать новый бэнд. Выяснив с Быней творческое кредо друг друга, они дали зарок: чужих песен не играть, только свои; на том и сошлись. 'Это всё от них исходило, — уточняет Чиж. — А меня только свистнули потом'.
Распределяя роли, Чижу предложили стать клавишником и лидер-вокалистом. Сам он охотнее взял бы гитару, но выдержать конкуренцию с Быней было трудно.
— В той манере, в которой мы тогда играли, я был, конечно, хуже. Быня — мастер техничных и в то же время красивых «пробежек». У него и мозги быстро работали, и пальцы за ними успевали. Для меня это было совершенно непостижимо…
Осенью 1986-го безымянная группа нашла пристанище в подвале ДК Свердлова, где Чиж трудился концертмейстером. ('Мне было очень удобно: когда есть «окошко» в расписании — нырк туда, и сидишь, на гитаре играешь'). У входа поставили журнальный столик с настольной лампой. Полный свет никогда не включался, в помещении царил интимный полумрак.
— Вопреки всем этим слухам или домыслам: 'рок-музыканты пьют с утра до вечера и на гитарах бренчат' — да ни хера подобного! — говорит Чиж. — Мы больше играли на гитарах, нежели бухали. Время от времени мы, конечно, отрывались: могли взять какого-то вина, посидеть, особенно вначале, когда мастерили 'аппарат'…
Если гитары и ударная установка были свои собственные, а синтезатор принадлежал Дворцу культуры, то звуковая аппаратура (вернее, её нехватка) действительно стала камнем преткновения. Майку с Быней пришлось самим доставать доски, пилить-строгать, обтягивать их материей, а затем паять «начинку». Руки у них росли откуда надо, и в итоге они наваяли четыре высоченных колонки.
