Вопреки Кинчеву, утверждавшему, что 'рок-н-ролл — не работа, рок-н-ролл — это прикол', парни относились к репетициям серьезней, чем к основной работе ('Рок играть — не трусами махать!'). В подвале они собирались три раза в неделю, чтобы творить там безвылазно с шести до одиннадцати вечера. Если «заигрывались» и опаздывали на последний трамвай или автобус, приходилось топать по ночному городу пешком. Но жён такие «мальчишники» вполне устраивали. По крайней мере, они точно знали, что их супруг вернется с репетиции трезвым и без следов губной помады.
Начинались же репетиции сумбурно — подключались, настраивались. Нередко половину времени могли проджемовать рок-н-роллы, вещи Queen или Deep Purple. (Не трогали только битлов — это считалось кощунством).
— Потом Чиж говорил: 'Ну что, поехали?', — вспоминает Баринов.[27] — Сначала прогоняли вещи из репертуара. Потом пытались делать новые. Если что-то не получалось, плевали и шли курить. Ждали озарения. Майка все время смешно осеняло. Он новые вещи показывал только Чижу. Он нас с Быней выгонял: 'Серега, пойдем!'. И вполголоса на гитарке что-то ему напевал. Потом Чиж звал нас и устраивал премьеру уже в полный голос. И мы начинали творить — то Быня какой-то рифф придумает, то Чиж гармонию изменит. В общем, музыка делалась совместно.
Кубатура подвала (22 кв. метра) для репетиций не годилась. Децибелы давили на уши. Не спасали даже стены, обитые для звукоизоляции поролоном. Глохли капитально. Но играть вполсилы парни просто не могли: 'Надо ж прочувствовать, как это звучит!'. В итоге они приходили в себя только через полчаса после репетиции…
Парней слегка беспокоило, что у группы нет названия. Но однажды в подвал спустился Быня и гордо сказал: 'Я придумал!.. 'Группа Продленного Дня'!'.
— Посидели-подумали: да-а, нечего даже возразить, — вспоминает Чиж. — Игра такая со словами… Очень красиво!..
Название (по нынешним меркам) отдавало психоделией в духе Пелевина.[28] Но парни из пролетарского Дзержинска объясняли его куда проще. На «точке» они собирались по вечерам, после работы, и возвращались к своим семьям далеко за полночь. Получалось, что, занимаясь любимым делом, они как бы продлевали сутки на несколько часов.
Развивая его мысль, критик В. Курицын предположил, что продленный день — 'это психоделические спирали, свечения, трели и трепетания, и время, медленное, как клей'.
В ноябре 86-го группа, как было тогда заведено, попыталась пройти аттестацию. Для этого наспех отрепетировали несколько советских шлягеров. Сдавать программу пришлось городскому отделу культуры. Оттуда в ДК прибыла комиссия: директор музучилища и две молоденькие, но строгие дамочки.
— Мы, как дураки, с утра настраивали звук, — вспоминает Чиж. — Не концерт, а сказка! Но встала дама, поджала губки: 'Нет! Адитория вас не поймет!..'. Именно так: «адитория». И смех, и грех!.. Мы вышли из пустого зала: 'Да тьфу, бл**, на вашу аттестацию!..'.
Вторая попытка оказалась более успешной. Группа сразу же начала подготовку к эпохальному событию — Первому Дзержинскому рок-фестивалю. Его проводили под крылом и присмотром горкома комсомола, отсюда и пафосное название: 'Песня в борьбе за мир'. Чиж с Быней замахнулись на целую сюиту 'Так будет'. Стилистически она была ближе к хард-року и состояла из пяти-шести песен, объединенных общей темой.
— Я тогда просто торчал на Майке Олдфилде,[29] и цитаты из альбома 'Queen Elizabeth II' шли налево-направо, — признаётся Чиж. — Но сама мелодия, если убрать заимствования, была оригинальная и достаточно сложная — с полиритмией, неожиданными отклонениями в другие тональности.
Написать тексты попросили Некрасова (после института он работал в Горьком в конструкторском бюро и не мог приезжать в Дзержинск на репетиции).
— Слова были «антивоенные», лучше и не скажешь, — говорит Чиж. — Очень хорошие были стихи, искренние.
Пора было выходить из подвала на свет. А пока Чиж отправился в Питер.
ПИТЕРСКИЕ СЕССИИ
(Сергей Селюнин, группа «Выход», 'Пригласи меня на анашу').
Слово «сессия» звучит по-английски почти как «сейшн». Именно так понимались Чижом его визиты в Ленинград, где дважды в год он сдавал экзамены в институте культуры. На несколько недель город на Неве становился его отдушиной, параллельной жизнью.
Институт выделял заочникам койку в общежитии, но Чиж предпочитал останавливаться у друзей. Первым, у кого он нашел стол и кров, когда летом 1985-го переводился на заочное отделение, был старый приятель Миша Клемешов. Днем тот грыз гранит науки в консерватории, а по вечерам земляки «оттягивались» на его съемной квартире.
— В Питер Серега приезжал со своими оригинальными песнями, не похожими ни на что, — вспоминает Клемешов. — Я бы назвал их песни-шутки, песни-пародии. Считаю, что некоторые из них человечество недополучило: Чиж закопал их глубоко…
Причиной была всё та же запретная тема наркотиков. Но если в армии Чиж сочинял о своих 'полетах во сне и наяву' натуралистические репортажи, то теперь он решил взглянуть на опасные экспириенсы с позиции здорового стёба ('Помнишь, у откоса я катал 'колёса'?..'). Психиатр нашел бы этому логичное объяснение: то, что становится забавным, перестает пугать.
Одной из таких пародий был набросок эпического сказания о злоключениях советских «торчков» в мифическом 'городе Обломове'.
Клемешов тогда подхалтуривал в ресторане, и к нему в гости приходила куча новых приятелей. Чиж с удовольствием играл для них. Когда он уехал, люди продолжали приходить и просить песен. Клемешов рассудил, что не будет большого вреда, если он споёт вместо Чижа, и потихоньку «передрал» весь репертуар земляка.
— И все было тип-топ, — говорит Михаил, — кроме «Обломова», в котором были только куплет с припевом. Я посчитал, что это непорядок и написал в этом стиле еще один куплет.
Случай рассказать об этом автору представился только в мае 1988-го, когда они встретились с Чижом в Горьком. Пока приятели ждали автобуса, Клемешов прямо на сигаретной пачке набросал слова. Вскоре Чиж сочинил третий, заключительный куплет — про горком, который 'ударил в колокол'. ('Бывает такое: забываешь о песне, — комментирует Чиж. — Потом кто-нибудь встречает: 'Помнишь, ты как-то песню напевал, недоделанная еще была?..'. Да, действительно, говорю, что-то было, надо доделать… А так, чтоб я вымучивал песню — такого не припомню').
В очередной приезд, в январе 1987-го, Чижа приютил Андрей Великосельский. Друзья не теряли связи — постоянно перезванивались, обмениваясь музыкальными новостями. Именно Великосельский, по словам Чижа, открыл ему глаза на Майлза Дэвиса.[30] Когда Чиж приезжал в Питер, они бродили по магазинам, покупая на последние рубли джазовые пластинки.
— Андрюха же на гитаре неплохо играл, он меня учил. Он купил себе у какого-то мастера приличную гитару с нейлоновыми струнами. В каком-то ДК даже дал пару концертов. Когда гитара была свободна, я
