(народная бормотуха).
Было ясно что играть, а вот о чём петь?.. Отсутствие 'своей темы' стало головной болью молодой группы. Западные «металлисты» в наставники не годились: крутые парни пропагандировали такие же крутые забавы — бухло, кувырканье с девками, наркоту и уличный мордобой. Самые оголтелые вообще заигрывали с сатанизмом. По меркам советской морали, всё это расценивалось не иначе как 'духовная отрава'.
Не очень-то помогли своим примером и наши мастера «металлопроката». Чтобы обмануть цензуру, им приходилось крутиться, как ужу на сковородке. Группа «Ария» ударилась в абстрактные нравственные искания ('С кем Ты?', 'Воля и Разум', 'На службе Силы Зла'). 'Черный кофе' воспевал 'деревянные церкви Руси' и советский пацифизм ('Знамя мира — миру нести, Люди мира, нам по пути!'). Другие, менее талантливые, несли безопасную чушь про 'рокот космодрома'.
Что ж, у кого что болит, тот о том и говорит: в Дзержинске, напичканном чадящими заводами- монстрами, самой актуальной была тема экологии. Неслучайно свой первый хит «Припять» ('Заколдованный город') Майк Староверов, главный поэт-песенник «ГПД», написал по мотивам катастрофы на Чернобыльской АЭС:
Такие песни-предостережения находили в Дзержинске горячий отклик. Старшее поколение еще не забыло, как в 1941-м город жестоко бомбили немецкие «юнкерсы» — их целью были склады с советским химическим оружием. С тех пор даже прыщавые подростки понимали: случись крупная авария на местном «оборонном» заводе — жертв в Дзержинске будет поболее, чем в Чернобыле…
Поначалу Чиж стоял в стороне от сочинения песен: 'Я не умел писать на заданную тему. У меня сразу руки опускались. Я не понимал, как это можно сделать'.
Помочь группе вызвался Юрий «Йорган» Киселев, общий приятель и несостоявшийся барабанщик. Это был человек из породы талантливых «чудиков», которыми славится российская глубинка.
— А так он — Маяковский! — говорит Баринов. — Приносит текст и начинает его читать — громко, с чувством. Потом обязательно поинтересуется: 'Ну как?..'.
Что ж, тексты подходили для «хэви» просто идеально — 'звездные войны', ядерный Апокалипсис, страшилки с ведьмами и вурдалаками. Вдобавок Йорган выпекал их, как блины. По дороге с репетиции он раскрыл Чижу свой секрет: 'Прихожу домой, ставлю бобину с какой-нибудь западной песней, и в этой ритмике пишу свои стихи'.
— А ты, когда читаешь, не врубаешься — ну текст и текст… — изумляется Чиж. — А Юрка тыкает в листок: 'Вот это — 'Highway Star', это — 'Лестница в небо'. Я офигел, я такого не встречал никогда!..
Впервые как автор Чиж попробовал себя на программе 'Завтрак в Сан-Растяпино', посвященной родному городу. Тема была близка, понятна, и он сразу написал три песни из пяти. Сегодня он по- настоящему гордится только балладой 'Ты и я'.
— Мы выходили на сцену, — вспоминает Чиж, — и красиво тянули ее на три глотки как спиричуэлс…
Фактуру подсказала примета горбачевских 80-х — кооперативное 'безалкогольное кафе'. Его вывеска 'Ты и Я' сильно смутила Чижа. В Дзержинске такой интим был почти неприличен. Особенно на фоне «совковой» пошлятины — сплошные 'Алые паруса', «Бригантины» и 'Юности'.
Две других песни ('Мой город', 'Токсикоман') были обычными вальсами, «посаженными» на «металлические» риффы. Их тексты представляли собой язвительное послание местным гопникам, которые — тут Чиж целиком был согласен с Майком Науменко — 'мешают нам жить':
Мы пели, — вспоминает автор, — а эти 'ребятки в фуфайках' сидели внизу, в партере, и кривились. В принципе, могли и по дыне нам настучать.
Чиж скромничает: обитатели блочных микрорайонов безошибочно угадали, что на сцене — 'свои'.[37] В Дзержинске конца 80-х было немало талантливых бэндов: «Резонанс», «УБ», «Визит», «Штаб». Но только рвущий душу «металл» давал возможность «разрядиться», выплеснуть лишний адреналин. Вдобавок яркие шоу ГПД-шников образцово утоляли провинциальный голод на зрелища.
Выполняя «соцзаказ» земляков, парни настойчиво искали новые краски. Вскоре у них появился свой 'сценический свет'. Это были две огромные, сваренные на заказ железные рамы, на которые цепляли чуть ли не сто мотоциклетных фар, украденных где-то на заводском складе. Пучки слепящих лучей заставляли Чижа щуриться, как китайца. В конце концов он стал петь, закрывая глаза. (Многие полагали, что так он 'входит в образ').
Но не только эта деталь повлияла на его сценическую манеру (драйв при внешней статичности). В отличие от звезд 'heavy metal', Чиж не тряс гривой, не тёрся гениталиями о микрофонную стойку и не вскидывал в ложном пафосе руки. Во-первых, его ограничивал микрофон ('когда ты одновременно поешь и играешь, он не дает тебе по сцене скакать'). С другой стороны, его рок-мачизм проистекал от нежелания 'выглядеть клоуном' — это противоречило дворовой эстетике.
Зато эмоции фэнов били ключом. Заслышав «металлические» риффы, они тут же начинали вспарывать «козами» воздух или «колоситься», т. е. топтаться у сцены, покачивая вскинутыми руками. Словом, вели себя вполне по западным стандартам.
У группы даже появились юные поклонницы. Но, как вспоминают не без ревности, «клеить» пытались в основном Чижа — симпатии барышень, справедливо это или нет, обычно достаются вокалисту, парню у микрофона.
— Мне не звонили, записок не писали, — утверждает Чиж. — Кому надо, тот знал, где я работаю. Можно было меня на улице встретить — не сегодня, так завтра. Город маленький. Там не было никаких тайн абсолютно.
Любовь публики придавала задора, и в августе 1987-го «продлёнщики» взялись за новую программу 'Последний Ангел' — уже четвёртую за полгода. Свидетелем ее шумного успеха стала Ольга Егорова, бывшая сокурсница Чижа. В то время она работала в ДК Свердлова педагогом в детской музыкальной студии.
