Ржавчина в крови

подумал даже, что вижу фрагменты из какого-то фильма, а не репортажные съёмки. Потом я собрал вещи, вышел из гостиницы и покинул Милан, отменив репетиции Турандот в «Ла Скала», где был ведущим режиссёром.

И стоя по колени в грязи возле галереи Уффици, кого я там встретил? Конечно, Леду! Взлохмаченная, запыхавшаяся, жаждущая немедленно приняться за дело, точно так же, как на съёмках, когда требовалось срочно найти нужный план или подсказать актёру забытую реплику. Она приехала несколькими часами раньше меня. Когда мы передавали друг другу по цепочке картины, я сказал ей, что решил снять новый фильм, экранизировать Ромео и Джульетту, и что думаю об этом уже давно. Не хочет ли она, случайно, поработать у меня ассистентом? Мы ведь уже хорошо потрудились с ней в театре над Шекспиром, и я уверен, сможем создать ещё один шедевр.

Мы стояли у обочины, наверное, целый час. А потом гроза закончилась так же неожиданно, как началась. Небо прояснилось, из-за облаков появились звёзды, и мы поехали во Флоренцию, представляя ожидающий нас ужин и обсуждая места, которые осмотрели.

Я был влюблён в Сан-Джиминьяно. Подлинный средневековый город, не тесный и не огромный, нетронутой красоты. Площадь делла Чистерна великолепно подходила для натурных съёмок, я уже видел Меркуцио, сидящего на краю колодца и насмехающегося над Тибальтом, Принцем котов. Что же касается церкви, где Ромео и Джульетта сочетаются в браке, мы подумали об аббатстве Сант-Антимо, недалеко от Монтальчино, там находится этот один из самых прекрасных романских храмов в Италии.

Потом Федерико вдруг вспомнил, что один из его товарищей по Киноакадемии, некий Андреа Меи, только что приобрёл небольшой особняк в средневековом предместье Мареммы. Федерико позвонил ему, интересуясь, нельзя ли навестить его и не позволит ли он поснимать у него в доме. Он отправился к нему один, не зная точно, когда вернётся. Скоро, пообещал он.

Леда посоветовала подумать над тем, чтобы для сцены праздника воссоздать дворцовый зал на студии «Чинечитта». Я стал обдумывать такой вариант — и не мог сказать, что она неправа.

А дни между тем мелькали яркие, словно светлячки в ночи. Лето ещё не наступило, но уже ощущалось в воздухе, о нём оповещали и тучи комаров, и стрекот цикад под нашими окнами.

Я назвал нашу актёрскую группу «Весёлой компанией», позаимствовав выражение у Боккаччо, потому что плохое настроение, похоже, ни разу не перешагнуло порога нашей виллы. Фоном вырисовывалась трагедия Шекспира, но мы — на первом плане — старались развлекаться беспрестанно, всеми силами превращая часы в драгоценные воспоминания, которые порадуют нас когда-нибудь в старости.

Только мисс Бернс ещё не подружилась с травой в саду и с невозмутимым видом сидела в шезлонге, укрываясь от солнца под белым зонтом, с книгой на коленях и вечно скучающим выражением на лице. Когда мы ужинали, она заканчивала есть всегда последней, так как старательно размельчала на кусочки любое блюдо и, прежде чем отпить что-либо, всякий раз вытирала салфеткой рот. Она никогда не участвовала ни в каких разговорах. Ясно было, что ничего не понимает в кино и поинтересоваться им ей даже в голову не приходит. Она подавала голос, только когда нужно было что-то запретить Лавинии, например глоток красного вина или засиживаться вечером на диване, репетируя с Френсисом.

Лавинии оставалось лишь пожимать плечами, вздыхать и, естественно, повиноваться. Она не могла усыпить бдительность своей chaperon, не могла, пусть и на расстоянии, огорчать мать.

— Ферруччо, — тем не менее поделилась она со мной, когда мы оказались одни на кухне и я наливал себе молока, — это же несправедливо, разве не так?

— Что? спросил я, решив отвечать медленно, чтобы она поняла мой итальянский, и закрыл дверцу холодильника.

Лавиния, казалось, подумала немного, словно подыскивая правильные итальянские слова, но потом, поняв, что даже при большом усердии всё равно сделает ошибки, быстро произнесла: — Не понимаю. Почему я не может делать всё, что хотеть, а Фрэнни может. У нас один возраст, не так ли?

Прежде чем ответить на вопрос, я исправил её ошибки, потому что не хотел, чтобы они закрепились в её речи, и погладил по голове.

— Фрэнни — юноша, — сказал я, назвав Френсиса тем же уменьшительным именем, что и она.

Лавиния заметила, что если всё дело только в этом, то она тоже хотела бы быть юношей. В таком случае никого не волновало бы легла ли она спать в одиннадцать и высушила ли волосы после плавания в бассейне.

— Нет. Ну что ты. Don't say that![48] Не говори глупостей, моя дорогая. Ведь тогда пришлось бы отказаться от твоих чудесных волос и твоей красоты, just to be a boy![49] Не путай свободу быть самой собой со свободой делать что хочешь.

Лавиния посмеялась, но я усомнился, что она всё поняла, ведь я говорил по-итальянски, и мне показалось, поскучнела. На какое-то мгновение, глядя, как она идёт к лестнице, направляясь в свою комнату, я подумал, что мне следовало бы заступиться за неё перед мисс Бернс, а не отвечать шуткой на жалобу.

Так или иначе, через два дня я решил, что правила, установленные до сих пор только для Лавинии, должны стать общими, никто больше не будет нырять в бассейн после захода солнца, прощайте купания при луне, незачем слишком искушать судьбу. Я слышал, как чихает Алек Шеридан, наш Меркуцио, и не желал эпидемий на съёмочной площадке.

Уже шли занятия танцем, нелёгкие для ног, и фехтования, вынуждавшие Ромео, Тибальта и Меркуцио задыхаться и напрягать мускулы. Каждый день какой-нибудь уголок моего сада превращался в площадку для сражения. Инструктор, бывший чемпион мира, специалист по средневековому фехтованию, извлекал из ножен почти метровую шпагу с килограмм весом и показывал троим актёрам, как держать оружие, делать выпады, парировать удары, приседать. Нередко случалось, кто-то получал царапину, обдирал локоть или колено, ничего страшного, но вид крови всё равно тревожил меня.

Однажды Ален Вебстер, актёр, которого я выбрал на роль Тибальта, лондонец двадцати пяти лет, с крепкими ногами и приплюснутым носом, получил в поединке с Фрэнсисом царапину под правым глазом. На всякий случай мы отправили его в город, к травматологу, хотя и не понадобилось накладывать швы. Оказалось, достаточно пластыря, чтобы забыть о проблеме, не осталось даже лёгкого шрама на память о пережитом испуге.

Но с тех пор его дуэли с Френсисом превратились в настоящие сражения со звоном металла, тучами пыли, бурлением адреналина в крови и испариной.

Казалось даже, будто Ален хочет взять реванш, хотя бы за кулисами жаждет победить того, кто пронзит его мечом на экране.

Когда же тренировки заканчивались, вечерняя прохлада вместе с жарой тушила и агрессивность, и за ужином оба снова сидели рядом, передавали друг другу корзинку с хлебом и смеялись одним и тем же остротам.

Роль шута нередко выпадала Джеральду Конноли, то есть брату Лоренцо, который, как настоящий ирландец, любил выпить, а потом с пылом восхищался красотами Тосканы и рассказывал о своих юношеских донжуанских подвигах. Во всяком случае до тех пор, пока мисс Бернс не начинала покашливать, вынуждая его подняться и увести своих слушателей на веранду.

И в музыке у нас тоже не было недостатка. Бруно Фантонетти, мой любимый композитор, сочинял за роялем, склонившись к нотной бумаге, и тут же проигрывал найденную для фильма мелодию.

— А вот это? Что скажешь? — то и дело спрашивал он, подзывая меня. — Это тема Джульетты.

Я просил его повторить, одобрительно кивал, ещё раз просил проиграть, восторгаясь и представляя, как это зазвучит в исполнении оркестра.

Парча, бархат и другие ткани всевозможных расцветок и фактуры привозила на нашу виллу Реджина Пика, художник по костюмам, которая приносила нам эскизы, снимала мерки с актёров или даже примеряла костюмы, так что вдруг начинало казаться, будто у нас тут модное ателье накануне дефиле, вокруг толпятся взволнованные модели, — и фильм представлялся мне всё ближе, на расстоянии ножниц.

Однажды утром, когда мы репетировали с Лавинией и Френсисом за столом, я заметил, как бежит