Болгарии и Югославии, на улицах Шанхая, на лесных заготовках в Канаде, Финляндии, на рудниках Австралии и по другим градам и весям русского зарубежья недоучившиеся студенты, «чиновники для особых поручений», бывшие гвардейские офицеры, директора фабрик, инженеры, институтские классные дамы и фрейлины ее величества при встрече друг с другом радостно шептались: «Ну вот и дожили до светлого праздника. Можно укладывать чемоданы!
Завтра — в Россию! Часы большевиков сочтены. Наш вождь заявил… Наш вождь обещал… Наш вождь сказал…» Слово «Шуаньи» произносилось николаевцами со священным трепетом: «В Шуаньи идут непрерывные совещания. Не сегодня-завтра будут объявлены сроки весеннего похода против большевиков… Десант уже готов… Англия согласилась… Франция признала… Америка обещала…
Польшу уговорили…» Шли месяцы, а потом и годы. В Шуаньи все продолжали совещаться, но о «весеннем походе» и о десанте никаких уточнений в эмигрантскую массу не поступало.
Но «на местах» продолжали верить и в «вождя», и в «весенний поход». Кое-кто из «правоверных» николаевцев, правда, обнаруживал нетерпение. Заброшенные в глушь Балкан или парагвайских лесов бывшие капитаны и полковники писали в редакции эмигрантских газет, в канцелярию РОВСа, отдельным общественным деятелям и всякому «начальству» тоскливые письма, сводившиеся в конечном счете к одному вопросу: «Когда же?» Редакторы газет, общественные деятели и «начальство» сдержанно и уныло твердили: «Терпение, терпение и терпение… Его высочество ведет сейчас большую работу…
Когда придут сроки, тогда…» Но сроки не приходили, и «верноподданные» постепенно теряли последние остатки терпения. Репортеры эмигрантских газет осаждали лиц, по своему положению имевших контакт с «вождем» и бывших частыми гостями усадьбы Шуаньи. Кое-кому из них удалось «просочиться» и в саму усадьбу и даже получить аудиенцию у ее «державного» хозяина.
Больше молчать было нельзя. И «вождь» заговорил…
На одном из «всеподданнейших» докладов одного из своих ближайших помощников он начертал: «Когда русский народ призовет меня, то я не промедлю и часу и с божьей помощью приступлю к освобождению России от большевиков…» Николаевцы, прочитав с благоговением эту краткую декларацию «вождя», приуныли. И было от чего! Ведь с момента созыва «Зарубежного съезда» и избрания в «вожди» великого князя Николая прошло три года. Возглавление «священной борьбы против большевизма» было воспринято ими как конкретное начало этой борьбы. Три года подряд их кормили обещаниями «весеннего похода», и три года они держали чемоданы наготове. Теперь, оказывается, воля «соли земли», выявленная на «Зарубежном съезде», была сочтена «вождем» недостаточной для начала противосоветской «акции». Нужно еще ждать, когда «оттуда», то есть с русских равнин, последует призыв русского народа возглавить эту «священную борьбу».
Но русский народ, как известно, не торопился с «призывом» и не обнаруживал никакого желания торопиться с ним и в будущем.
Нетерпение и уныние в рядах николаевцев росло и кое-где даже переходило в «бунтарские» настроения. Отдельные николаевцы брюзжали: «Жди, когда русский народ раскачается и позовет „вождя“! Раньше рак свистнет…» Но в военной среде, как известно, никакие протесты невозможны. А большинство николаевцев состояло из бывших военных, считавших себя и в эмиграции таковыми. Пришлось смириться и терпеливо ждать, когда «вождь» отдаст приказ о походе.
Между тем жизнь в Шуаньи шла своим чередом. К «вождю» в определенные дни и часы приезжали из Парижа и из других эмигрантских центров ближайшие его помощники по военной и гражданской части, начальники отделов РОВСа, представители эмигрантской «общественности», редакторы газет, наконец, лица, с которыми «вождь» был связан родственными, служебными и придворными связями в бытность его командующим войсками гвардии и Петербургского военного округа.
В 1926 и 1927 годах мне неоднократно приходилось бывать в Шуаньи в качестве консультанта- терапевта по вызовам врача усадьбы, некоего доктора Малама. Само собой разумеется, к «августейшей» персоне великого князя и к великой княгине меня, «слюнявого интеллигента», не допускали. Лечили «августейшего вождя» и его супругу исключительно французские профессора и академики. Меня Малама вызывал для консультаций великокняжеской челяди и охраны. Особенно часто приходилось мне бывать там летом и осенью 1927 года у одного тяжелобольного офицера охраны, страдавшего злокачественной формой заболевания сосудистой системы и вскоре умершего в одной из парижских больниц. Три или четыре раза мне приходилось выезжать к нему поздно вечером с последним поездом и оставаться там до утра, коротая остаток вечера в беседах с челядью и охраной. Это дало мне возможность подробно ознакомиться с жизнью и бытом обитателей усадьбы.
Усадьба Шуаньи представляла собою очень своеобразный осколок рухнувшего мира. Как я уже говорил, расположена она в одном часе езды от Парижа и в двух километрах от малолюдной станции одной из второстепенных железнодорожных линий. Рядом с усадьбой — небольшая деревня Сантени и невдалеке другая усадьба, занимавшаяся в описываемые годы атаманом Красновым, вождем реакционного казачества.
Высокая ограда из темного камня, столь характерного для Франции и придающего ее пейзажу мрачный, унылый вид; наглухо запертые железные ворота; помещение консьержа у ворот; коротенькая аллея, ведущая к дому, обсаженная вековыми платанами и каштанами; обширный двухэтажный барский дом с двумя десятками покоев; надворные постройки и флигели для челяди; позади дома — обширный вековой совершенно запущенный парк с поросшими травой дорожками — вот картина этого старинного французского «дворянского гнезда».
На «барской» половине жили сам великий князь с великой княгиней и три офицера его свиты с семьями.
Князю в описываемую пору перевалило за 70 лет. Свита заведовала «внутренними делами» усадьбы и сношениями с «внешним миром». Она принадлежала к «сливкам» придворной петербургской и царскосельской аристократии.
Среди них очень любопытную фигуру представлял граф Георгий Шереметев, офицер кавалергардского полка, сын известного в свое время петербургского аристократа, мецената и чудака, создавшего собственный симфонический оркестр и собственную образцовую пожарную команду.
Семейство Шереметевых слыло одним из самых богатых в дореволюционной России. Шереметев-сын воспринял русскую революцию совершенно необычным для аристократа и владельца чуть ли не 90 поместий образом.
В кругу близких ему людей с глазу на глаз он говорил, что революция и связанная с ней для него и его семьи потеря банковских текущих счетов, драгоценностей, дворцов, поместий, земли и привилегированного положения есть справедливое божье наказание за все те грехи, несправедливости и беззакония, которые в течение двух веков это привилегированное сословие творило в отношении «меньшей братии», и что долг христианина повелевает ему замаливать эти грехи весь остаток его жизни. А было ему в то время не более 40 лет. Дальше замаливания грехов, своих собственных, а также предков, он, однако, не пошел.
К населению «барской» половины принадлежало еще одно лицо, с которым великий князь не расставался в течение двух или трех десятков лет, — это вышеупомянутый доктор Малама, из той категории военных врачей царского времени, которые давным-давно забыли всякую медицину, никого не лечили и никакой медицинской литературы не читали. На его обязанности лежало смазывать йодом какую-нибудь незначительную царапину на великокняжеском теле или дать великому князю порошок от головной боли да рассказывать за столом анекдоты и всякие веселые истории, относящиеся к старым временам.
Челядь, жившая в пристройках, флигелях и надворных постройках, была представлена поваром, вывезенным еще из Петербурга, камеристками великой княгини, тоже дореволюционного времени, личным шофером великого князя гвардейским офицером Апухтиным, шоферами для хозяйственных поездок, бывшими ординарцами великого князя из казаков гвардейских полков, садовником, прачками, судомойками и, наконец, личной охраной великого князя, состоявшей из «особо проверенных» генералом Кутеповым царских кадровых офицеров полковников Ягубова и Самоэлова и офицеров военного времени Жукова, Нилова, Неручева, Тряпкина. Все шестеро — из Дроздовской артиллерийской бригады, входившей в годы гражданской войны в состав деникинской, а потом врангелевской армии.
Охрана, одетая в штатскую одежду, была вооружена револьверами. На ее обязанности было сопровождать великого князя во время прогулок по громадному парку, находясь спереди, с боков и сзади
