В-четвертых, «Часовой» был, кажется, единственным печатным органом в зарубежье, который признавал растущую техническую мощь Красной Армии, даже и руководимой, но его терминологии, «неучами». Информация о Красной Армии, хотя и разбавленная только что отмеченными абсурдными высказываниями, была в некоторых своих разделах довольно точной и правдивой. Из номера в номер журнал твердил, что нельзя далее недооценивать мощь Красной Армии, как это делала вся остальная белоэмигрантская печать, и что рано или поздно эта мощь сделается очевидной для всех.
Наконец (и это, пожалуй, самая главная причина его популярности), «Часовой» все долгие годы своего существования играл на самых чувствительных струнах белоофицерской массы зарубежья: он звал ее в бой против Советской власти, заклинал эту массу быть готовой «выполнить долг перед родиной» и поселял в ней твердую уверенность, что близким и несомненным результатом этого «выполнения долга» будет свержение Советской власти и военная диктатура, при которой каждый бывший белый офицер займет подобающее ему место в армии с учетом, конечно, зарубежного стажа и с головокружительным продвижением в чинах.
В середине 30-х годов В. В. Орехов объявил на страницах своего журнала, что ему удалось тайно связаться с «красным командиром», занимающим ответственный пост в Красной Армии, и что в ближайших номерах журнала будут систематически помещаться письма этого командира. «Письма красного командира» действительно появились на страницах «Часового». В них «красный командир» называл белых офицеров «братьями» и заверял их, что близок час, когда в Красной Армии произойдет взрыв и когда красные и белые командиры сольются в одном мощном антисоветском потоке.
«Письма красного командира» произвели сенсацию не только среди воинствующих правых кругов белой эмиграции, но и в «левом» ее секторе. На Орехова со всех сторон градом посыпались вопросы с просьбой дать уточнения о личности «красного командира». Орехов отвечал на них полным молчанием, заранее сославшись на невозможность по условиям конспирации давать какиелибо сведения, касающиеся личности автора писем и способов связи с ним. После этого ничего не оставалось делать, как гадать. Среди многих предположений циркулировало и такое: никакого «красного командира» в действительности не существует, а «письма» составляются в Париже самим Ореховым в целях поднятия тиража своего журнала. Тираж этот действительно вырос в два или три раза с момента появления «писем». А финансовые дела «Часового» перед этим шли из рук вон плохо.
У читателя, конечно, возникает вопрос: субсидировал ли кто-нибудь издание этого журнала? Ведь общеизвестно, что подобное издание, да еще иллюстрированное, каким был «Часовой», требует значительных сумм Помимо подписной платы. На этот вопрос приходится дать как будто положительный ответ. Ближайшему окружению Орехова было хорошо известно, что хотя все 15 или 16 лет своего предвоенного существования «Часовой» с точки зрения материальной влачил жалкое существование, тем не менее его редактор периодически получал откуда-то кое-какие подачки, без которых длительное существование журнала было бы, конечно, немыслимо.
Вся редакция журнала состояла из двух человек: самого Орехова и третьеразрядного журналиста Евгения Тарусского, слывшего «специалистом по молодежи». Занимала она всего одну комнатушку в маленькой квартире из трех комнат, в которой жил сам Орехов со своей многочисленной семьей. Несколько раз даже ставился вопрос о прекращении дальнейшего выхода журнала за полным отсутствием средств, а Орехов, совершенно подавленный, сообщал своим самым близким друзьям сроки этого печального конца. Но в этот момент обычно как раз поступали очередные подачки от невидимых для постороннего взора «благожелателей», связанных тайными нитями с иностранными разведками, что давало Орехову возможность кое-как сводить концы с концами. Издание журнала продолжалось.
Незадолго до войны и на сравнительно короткий период времени Орехов вздохнул несколько свободнее: журналу начал оказывать некоторую помощь некто Анастасий Вонсяцкий — смутная фигура из категории политических шарлатанов и авантюристов, которые, как грибы после дождя, появлялись и исчезали на эмигрантском горизонте.
Бывший юнкер одного из военных училищ юга России, Вонсяцкий в начале 20-х годов, будучи совсем молодым человеком, подвизался в Париже в качестве шофера такси, как и тысячи его соотечественников. Благодаря гримасе судьбы он свел случайное знакомство с заезжим американским миллионером, каким-то не то «стальным», не то «свиным королем».
В благодарность за услугу, оказанную этому «королю» при совершенно случайных обстоятельствах, последний взял его с собой в Америку, сначала в качестве «мальчика на побегушках», затем служащего своей конторы, потом личного секретаря. Кончилось тем, что Вонсяцкий женился на дочери престарелого «короля», которая была лет на 15 старше жениха, и сделался совладельцем миллионного предприятия своего тестя, попав «из грязи в князи».
Во время редких наездов в Париж бывший юнкер, он же и бывший парижский шофер, появлялся среди белых эмигрантов, окруженный ореолом славы заокеанского миллионера, всегда в сопровождении личных секретарей и адъютантов. Но аппетит, как известно из французской поговорки, приходит во время еды… Одни «голые» деньги Вонсяцкого не удовлетворяли. Раболепство и пресмыкательство перед ним эмиграции — тоже. Ему захотелось политической славы.
За этим дело не стало. Кошелек Вонсяцкого широко раскрылся для осуществления разного рода политических затей. Он основал под Парижем «корпус-лицей имени Николая II» по образцу кадетских корпусов царского времени, предназначенный для эмигрантов, желавших дать своему потомству военное воспитание. Он же стал давать деньги и на издание «Часового». Но эти «милости» новоявленного миллионера были кратковременными. Очень скоро у него возник конфликт и с руководством «корпуса- лицея», и с редактором «Часового».
Кошелек Вонсяцкого снова закрылся. Милости больше не расточались. Зато Вонсяцкого потянуло к политической славе, так сказать, мирового масштаба. В особом «манифесте», опубликованном на страницах заново созданной им газетки, просуществовавшей в свою очередь тоже очень недолго, он объявил, что он, Вонсяцкий, становится во главе создаваемой им новой белоэмигрантской политической партии фашистского типа и что именно он сам и его партия свергнут большевиков и спасут Россию.
Было это уже в годы расцвета гитлеризма в Германии. Новоявленный «фюрер» изобрел для себя и для своих «верноподданных», число которых едва ли превышало одну или две сотни, особую форму одежды, эмблемы, фашистское приветствие и т. д. После этого он начал объезд своих «верноподданных». А издаваемая им газетка печатала репортажи о том, как его встречало с цветами «благодарное население» несуществующего на географической карте новоявленного эмигрантского фашистского государства, правда с весьма ограниченной территорией — частью североамериканского штата Огайо, где проживал «фюрер», да тремя-четырьмя пунктами в Европе и на Дальнем Востоке, где у «фюрера» были свои представители.
Скоро и эта затея приелась скучавшему от безделья политическому шарлатану. Выход газетки и объезды «верноподданных» прекратились. Вонсяцкий снова уплыл за океан и там, в Америке, в штате Огайо, занялся созданием «военного музея русской армии», то есть собирательством полковых значков, погон, кокард, фотографий, гравюр и другого материала, имеющего какое-либо отношение к царской армии.
Но вернусь к «Часовому». Если не считать короткого срока, когда Орехов получал от Вонсяцкого некоторое денежное подкрепление, весь остальной долголетний период его существования он был, так сказать, «на подножном корму», то есть имел своей материальной базой главным образом те скудные средства, которые поступали в редакцию от подписки и киосковой продажи. Есть основания предполагать, что это положение резко изменилось в послевоенные годы, когда Орехов совершил поездку в Англию, откуда вернулся окрыленный, по-видимому, не только новыми надеждами, но и еще чем-то более существенным.
Прерванное в 1941 году издание «Часового» возобновилось и сразу было поставлено на широкую ногу, а сам Орехов в первом же номере своего возрожденного детища заявил во всеуслышание, что период эмигрантского шатания в годы войны в вопросе о признании Советской власти как исторически законной кончился и что он, Орехов, вновь возвращается под старые знамена и лозунги непримиримой борьбы с этой властью «до победного конца». К этому же он призывал и всю эмиграцию.
Это было в 1945–1946 годах, незадолго до моего отъезда из Франции, когда совершенно ясно обозначилась гальванизация с помощью американского золота трупов большинства российских