подобные вещи слишком тяжело воспринимаются на полный желудок. — Смех. — Поэтому я начну с чего- нибудь «сочного», а затем возвращусь к Моцарту, при чем в этот момент ко мне присоединится юный господин Кларксон, на пару с который мы исполним сонату для двух фортепиано ре-мажор… Но для начала — немножко Листа-Бузони. «Мефисто-вальс»!
Гости взволнованно зашептались, зная, что это — одна из любимых, бравурных пьес Дункана. Наступила тишина. Пола не могла не поразиться той легкости, с которой старик управлял зрителями, не взирая на их количество. Казалось, он обладал сверхъестественной способностью общения с публикой и манипулирования ею — именно это выделяло звезду из ряда заурядных исполнителей. Он впился в клавиатуру взглядом, будто хирург, собирающийся сделать первый надрез. Затем, в точно рассчитанный миг, склонился к инструменту и атаковал ре-диез. Рояль словно запульсировал нервными, вальсирующими звуками «ми», с резким, на ударных долях, ре-диезами, мелодия лилась мягко и таинственно, напоминая настройку таинственного колдовского оркестра на Лысой горе. Затем добавились си-минорные аккорды, с замогильными, напоминающими эхо, пятыми ступенями. Вот на пятые доли ми-минора легли диссонирующие фа-диезы и до-диезы и мелодия расширилась до маниакального резкого вопля, и тут же вновь — тема вальса. Мелодраматическая пьеса из девятнадцатого века, прозвучавшая бы вполне заурядно под руками менее талантливого артиста, приобрела вдруг удивительную свежесть и энергию в исполнении Дункана. Мелодия кружилась, дымила, вопила и грохотала, заставляя забыть обо всем на свете. Дункан мастерски извлекал из инструмента любые эффекты. Казалось, его чувственные легато в пассажах doice amoroso, напоминающие фейерверк, великолепие звука в vivace fantastico и ударная мощь октав brutalemente вызывают из рояльных струн самого Мефистофеля. Перед Полой возникали образы визжащих на шабаше ведьм, кружившихся в сатанинском экстазе, завершающемся пороксизмом извращенной демонической похоти. Пьеса закончилась буйным финалом и слушатели застыли, словно пораженные громом… Затем разразились аплодисментами.
— Боже, — шепнул Майлз, — это все равно что услышать самого Листа!
Казалось, он робеет словно мальчишка.
Дункан, повелитель аудитории, встал, осушил мокрый от пота лоб, улыбнулся аплодисментам и поднял руки, призывая к тишине.
— Если играешь Листа, можешь пренебречь физкультурой. — Смех. — А теперь пьеса поспокойнее: Шуберт, ля-мажор.
— Он уселся и углубился в прозрачность сонаты с нежностью, в которую невозможно было поверить после предыдущего сатанинского фейерверка. Глаза Полы медленно блуждали по прекрасной, комнате, заполненной прекрасной публикой и прекрасными звуками. Теперь она понимала, почему Дункан Эли произвел на Майлза столь сильное впечатление. У этого артиста могли быть свои странности и причуды, но несомненно, он вел необычайно блестящий образ жизни.
Взгляд задержался на Роксанне, сидящей в одиночестве позади всех. Роскошное, облаченное в атлас тело казалось расслабленным, холодный взор фиалковых глаз — прикован к отцу. Хотя сейчас они не были холодными. Скорее, горячими.
У ног ее свернулся большой черный Лабрадор. Животное было прекрасно — огромное, мощное и гладкое, с шерстью, своим атласом напоминающей платье хозяйки.
Собака смотрела прямо на Полу.
И та вдруг, ощутила непонятный холод.
Майлз играл плохо.
Он нервничал и слишком много выпил. Хотя ошибки не резали слух, техника и звук были слабыми. В сравнении с мастерской трактовкой Моцарта Дунканом, Майлз выглядел новичком. Но по окончании пьесы Дункан рассыпался в восторженных похвалах:
— Восхитительно! Поглядите на эти руки! Поглядите же! Истинный Рахманинов!
В этот момент «рахманиновские пальцы» вставляли в мундштук сигарету и нервно чиркали спичкой.
— Вы слишком много курите, — укоризненно заметил Дункан. — Человеку с вашим талантом следует заботиться о своем теле. Сигареты могут убить вас — не верьте надписям «вредно» на коробках: просто- напросто убить. Немедленно погасите эту дрянь и никогда не закуривайте вновь! Слава Богу — я никогда не курил.
Вряд ли эти слова благотворно повлияли на самочувствие Майлза. Закашлявшись, он добавил к перечню своих пороков порцию брэнди.
Еще через три порции он совсем стушевался, и Пола решила, что им пора уходить. Дункан снова усадил ее на диван и продолжал расспрашивать, но она, наконец, поднялась и протянула руку.
— Мистер Эли, я в восторге от нашей встречи…
— Неужели вы уходите?
— Боюсь, да. Я обещала девушке, присматривающей за ребенком, вернуться к полуночи и не смею подвести ее. Мне было очень приятно познакомиться с вами и вашей дочерью и понравилась музыка. Большое спасибо.
Вскочив на ноги, Дункан обнял ее за талию и проводил до двери.
— Я восхищен вашим приходом, дорогая. Восхищен. А вот и супруг! — Дункан взял за руку подошедшего Майлза. — Прекрасный пианист и прекрасный человек. Вы еще не закончили свою статью, Майлз?
Тот сонно кивнул. Пола знала, что от пьяного ступора его отделяла лишь одна порция брэнди.
— Завтра я напечатаю статью на машинке.
— Мне хотелось бы прочитать ее перед отправкой в журнал.
— Ну конечно же. Затем мы пошлем ее в «Тайме», и там ухватятся за нее обеими руками.
Он икнул. Пола вздрогнула.
Они уже надевали обувь и пальто в холле, когда появилась Роксанна, сопровождаемая черным Лабрадором. Улыбаясь своей чудесной улыбкой, она пожала Поле руку.
Рада была с вами познакомиться, хотя, к сожалению, нам не удалось поговорить.
— Поэтому что я монополизировал ее, — усмехнулся Дункан. — Кстати, вы не знакомы с Робином? Поди сюда, Робин. — Он присел на корточки и потянулся к огромному псу. Тот завилял хвостом и лизнул хозяйскую руку. — Ну разве не красавец? Робин — это миссис Кларксон.
Пола хотела погладить пса по голове, но тот глянул на нее и зарычал. Она отдернула руку.
— Не стоит пугаться, — успокоил Дункан. — Он всегда рычит на незнакомых, пока не привыкнет к ним.
Пола выдавала из себя улыбку, хотя предпочла бы не дать Робину повода привыкнуть к себе.
Откинувшись на сиденье такси, несущегося сквозь плотную пелену снега по Парк-авеню, Майлз сонно пробормотал:
— Ну как они тебе нравятся?
— Очень симпатичны, — ответила Пола.
Но она солгала. Несмотря на дружелюбие, обаяние и гостеприимство, они ей не понравились. Совершенно не понравились.
Когда Майлз расплачивался с няней, он уже начинал трезветь. Приняв Бромо-Зельцер, он разделся и улегся в постель рядом с женой. Минуту-другую курил, разглядывая потолок. Пола тоже закурила, использовав спичку из «книжечки», взятой в гостиной Дункана. Та была черной, с тисненными красными инициалами Д.М.Э.
— О чем ты думаешь? — спросила она, кладя спичку н прикроватный столик.
— О том, почему некоторым удается то, что не доступно другим.
— Тебе удастся, — шепнула она. Потом склонилась к нему и, положив голову на его обнаженную грудь, нежно провела пальцами по гладкой коже. — Придет день, когда у тебя будет все, что имеет он…
Майлз промолчал. Затем погасил сигарету и обнял жену. Он был нежен и неагрессивен, как всегда. И Поле это нравилось. Она не считала себя особенно сексуальной женщиной, но лаская ладонями сильное,
