«Я тебя не виню».
«Я тебя тоже».
Мне было приятно это услышать.
«Я рада. Но я все-таки хочу понять. Мне важно знать, почему я тебя пугаю, потому что мне бы не хотелось, чтобы мы могли общаться только так, как сейчас».
«Хорошо. Позволь мне подумать». Последовали долгая пауза, а потом слова полились снова.
«Это страшно досадно, — первым делом написал Отто. — Было бы несравненно проще ПОКАЗАТЬ тебе, но если бы я мог показать, то мне не пришлось бы этого делать — ведь тогда я бы просто проник в твое сознание, и никакой проблемы не возникло бы!»
«Парадокс», — написала я.
«Он самый. Ладно. Все дело в… пустоте в твоем сознании. Это не отсутствие ума и даже не пропилы или блоки в твоей памяти. Наоборот, твоя память представляется мне очень цельной. В некоторых местах она показалась мне сильнее, чем у многих людей. В ряде фрагментов она настолько сильна, что путешествие по ней похоже на езду по дороге с лежачими полицейскими. Я успел увидеть совсем немного, поэтому заранее прошу прощения, если скажу что-нибудь такое, что тебя обидит».
«Я не верю, что ты можешь меня обидеть», — честно написала я.
«Все дело в участках вокруг так называемых лежачих полицейских, твоих самых сильных воспоминаний. То ли непосредственно перед ними, то ли сразу после находятся огромные провалы, и я боюсь в них заглядывать. Я чувствую, что в них таится какая-то опасность. Как будто какие-то острые колючки могут затянуть меня внутрь, и я буду заперт там навечно. Не спрашивай меня, откуда берется это ощущение. Я не знаю».
Я судорожно сглотнула.
«Отто? Ты когда-нибудь погружался в стазис?»
«Нет, но планирую когда-нибудь сделать это. Мы с сестрами и братом хотели бы слетать на Европу после того, как достигнем совершеннолетия и сможем делать все, что нам захочется». Я невольно улыбнулась. «А почему ты спросила?»
«Просто подумала, не это ли ты увидел».
«Сомневаюсь. Даже нет: я не думаю, что это имеет отношение к стазису. Почему тогда этих провалов так много?»
Тут мне пришлось поскорее сменить тему.
«Значит, думаешь отправиться на Европу?»
«После того как нам исполнится двадцать один год, они не смогут нам помешать».
«Я рада, что вы настолько человечны, что ЮниКорп не может считать вас своей собственностью».
«Но корпорация все еще имеет право создавать нам подобных, — написал Отто. — Даже наша кровь нам не принадлежит. Уколи нас, разве у нас не потечет кровь? Но этого нельзя сделать без письменного разрешения. ЮниКорп также владеет нашим правом воспроизводства себе подобных. Даже если мы когда- то сможем иметь детей, наше потомство будет принадлежать корпорации».
«Но это ужасно!»
«Да. Но в настоящий момент твое положение ничуть не лучше нашего. ЮниКорп полностью владеет тобой».
«До тех пор пока я не завладею ЮниКорп».
«Если золотая статуя позволит тебе сделать это».
Ужасное предчувствие охватило меня.
«Думаешь, он не позволит?»
«Я знаю, что он любит власть. Он был страшно оскорблен, когда я выиграл стипендию в Юнишколе. С тех пор он немало потрепал нам нервы».
Мне стало плохо, когда я это прочитала. Я заставила себя не вспоминать о моей давным-давно утраченной премии «Молодой мастер».
«Разумеется, я не свободен по-настоящему, — продолжал Отто. — Юнишкола тоже подчиняется ЮниКорп. Только это и позволило мне выиграть судебный процесс. Судья решил, что все школы, находящиеся под контролем моих опекунов, находятся в равном положении, и раз уж я смог выиграть стипендию, то должен иметь право выбора учебного заведения. Короче, очередная юридическая заумь». В этом месте в потоке фраз возникла небольшая пауза, а потом слова полились снова. «Мне нужно идти. У нас выключают свет в одиннадцать, а я живу в одной комнате с Джемалем. Он не любит, когда я оставляю экран включенным».
«Спокойной ночи, Отто».
«Спокойной ночи, Дикая Роза. Напиши мне еще. Я по-прежнему нахожу тебя очень интересной».
Глава 10
Мне было приятно поговорить с Отто. Возможно, переписка с ним перед сном помогла мне не чувствовать себя такой одинокой. В эту ночь я впервые спала без кошмаров. Это было таким избавлением, что я горела желанием повторить эксперимент, отгонявший мои страхи.
Поэтому я очень обрадовалась, когда на следующий день за обедом Отто улыбнулся мне своей натянутой улыбкой, улучив момент, когда Набики не смотрела в нашу сторону. Он дважды стукнул пальцами по своему ноутскрину, а потом поднял обе руки вверх. Десять. Я тихонько кивнула.
В десять вечера того же дня, когда Завьер сидел у меня в ногах, согревая их своим теплом, я включила свой ноутскрин. Я даже не успела открыть файл, как страничка мгновенно соединилась с абонентом.
«Еще раз привет!»
«Привет, — написала я. — Чем отплатить за такую радость?»
«Чем угодно. Порадуй меня беседой. Я хочу задать тебе все банальные вопросы, на которые ты еще никогда не отвечала репортерам».
«О чем ты говоришь? Да я несколько дней подряд только и делала, что разговаривала с репортерами!»
«Говоря им лишь то, что они хотели услышать? Так?»
Я задумалась.
«Гммм», — написала я, почти в шутку.
«Ты смешная. Скажи мне правду. Каково это — проснуться после шестидесяти лет сна?»
«Стазис — это не вполне сон, — начала я, ловко избегая ответа на вопрос. — Хотя после него чувствуешь себя отдохнувшей. И еще в стазисе бывают… сны, назовем это так».
«То есть это не настоящие сны?»
«Нет, — ответила я. — В стазисе видишь не сны, а изнанку собственных мыслей. — Я нахмурилась. — Наверное, это немного похоже на то, что видишь ты, когда дотрагиваешься до кого-нибудь, только находящийся в стазисе видит собственные мысли. По большей части они предстают в виде штормов, морей и разноцветных красок».
«Вот как!» Последовала долгая пауза. «Должно быть, это довольно жутко».
«Нет. Стазисные препараты подавляют центры страха в нервной системе человека. В стазисе нет страха. Печаль и тревога тоже частично ослабляются, но страх подавляется в первую очередь».
«Странно».
«Это необходимо. Без подавления центров страха люди инстинктивно впадали бы в панику, почувствовав, что их организм отключается. Это очень странный процесс — клетки твоего тела перестают стареть и делиться, тебе кажется, будто ты умираешь. Это не так, но твое тело воспринимает происходящее, как смерть. Такое ощущение длится всего несколько секунд, но до изобретения подавителей страха вхождение в стазис было очень мучительным. Люди застывали в ужасе и оставались в таком
