словами. Наверное, я могла бы написать картину, обладающую такой же силой воздействия, но даже это было бы не то. Пока я размышляла, Отто снова начал строчить в своем ноутскрине.
«Почему ты разговариваешь со мной? Может быть, ответ в этом?»
Я снова покачала головой.
— Не знаю. Ты интересный и ни на кого не похож, на моем месте любому было бы любопытно поговорить с тобой.
«Если бы тобой двигало только любопытство, ты воспользовалась бы моим предложением и просмотрела мою медицинскую карту, — мгновенно отреагировал Отто. Он писал гораздо быстрее, чем я, очевидно, сказывалась долгая практика. — Так поступает большинство людей. Большая часть моей жизни находится в открытом доступе, все подробности есть в научных журналах, которые легко найти в Сети. Не говоря уже о документах ЮниКорп, к которым ты легко можешь получить доступ. Но тебе интересен я сам, а не сведения обо мне».
— Это правда, — прошептала я. — Знаешь, я чувствую… Помнишь, я сказала, что хочу быть членом твоей семьи? Это правда. И я чувствую, словно мы уже стали одной семьей.
«Просто у тебя нет другой семьи».
— У меня была семья. Родители меня любили.
Отто поднял глаза от экрана, не написав ни единого слова. Но я все прочла в его глазах. Желтых. Нечеловеческих. Даже его ДНК была порвана и заново сшита, чтобы получить мутанта, инопланетное чудовище, лишенное родины, семьи, родных. Они любили тебя? — спрашивали его глаза. Действительно, по-настоящему? Или они любили тебя так, как ЮниКорп любит меня?
— Почему ты решил участвовать в конкурсе на стипендию? — спросила я, проигнорировав этот невысказанный вопрос.
Он растерянно сощурил глаза. Надо же, мне всегда казалось, что Отто и растерянность — это две несовместимые категории.
«Чтобы добиться свободы, — ответил он и спросил после недолгого колебания: — А что?»
— Однажды я тоже выиграла стипендию, — сказала я. — В Академии искусств Хироко. Шестьдесят два года тому назад.
«Почему же ты не поехала туда?»
— Вместо этого я погрузилась в стазис.
«Ты этого хотела?»
Это был вопрос, который я избегала задавать себе с того дня, как вышла из стазиса. Ответ на него убивал меня.
— Да, — прошептала я.
«Почему?»
Я встала, уронив свой ноутскрин.
— Почему ты все время спрашиваешь «почему»? — крикнула я.
Отто гневно посмотрел на меня и изобразил руками какой-то жест, которого я не поняла.
— Что?
Он издал раздраженный дельфиний звук и схватил свой ноутскрин. Потом сунул его мне в руки.
«Потому что мне не все равно!» — было написано на экране.
Я опустила голову.
— Почему?
Он снова замахал руками. Я не понимала этого языка, но он был красивый. Отто снова повторил последовательную серию жестов. Сначала он протянул ко мне открытую ладонь, потом соединил вместе кончики двух указательных пальцев, похлопал себя по левой руке и прижал ладонь к своему сердцу. И я поняла все, без слов: «Твоя боль касается моей боли».
Неправда, у нас все было по-разному! Отто причинили боль без его ведома. Свою боль я выбрала сама.
— Я порвала с Ксавьером, ясно? Я разбила ему сердце! Вот почему я хотела уйти в стазис, вот почему меня забыли! Вот почему я не заслужила пробуждения, я должна была умереть, навсегда!
Отто прижал ладонь к сердцу и протянул мне другую руку. В глазах его я прочла просьбу: «Пожалуйста».
Я заколебалась, но все-таки прошептала:
— Прости.
Его лицо погасло. Теперь, когда я ближе познакомилась с Отто, его лицо перестало казаться мне невыразительным. Но он неправильно меня понял. Я просила прощения за ту боль, которую причинит ему мое сознание. За густые колючие заросли моей вины.
Я взяла его за руку.
Глава 24
Ровно шестьдесят два года, восемь месяцев и двенадцать дней назад моя жизнь свернула на путь, который привел к сегодняшнему кошмару. А началось все просто замечательно — с хороших новостей. Я как раз выходила из класса искусства, когда мистер Соммерс остановил меня.
— Я хотел бы поговорить с тобой, Роуз.
Я нервно сглотнула, испугавшись, что снова провинилась. Наверное, кто-нибудь мог бы подумать, что при моей любви к рисованию искусство было единственным предметом, с которым у меня никогда не было проблем. Как же! Преподаватели основных предметов относились ко мне с тихим отчаянием. Зато в учителях искусства я чаще всего вызывала смешанные чувства в диапазоне от зависти до откровенного раздражения. Я бесила их тем, что постоянно торчала в классе — с раннего утра до позднего вечера, а иногда и во время обеда. И при этом расходовала в десять раз больше материалов, чем любой другой ученик. Вот и теперь я приготовилась покорно выслушать очередную нотацию о недопустимости бездумного расточительства школьного имущества.
— Роуз, мне нужно поговорить с тобой по очень важному делу, — начал мистер Соммерс.
— Простите, — машинально выпалила я.
Мистер Соммерс поднял брови.
— За что?
— За все, что я сделала, — ответила я. — Мне очень стыдно.
Мистер Соммерс улыбнулся.
— Но ты не сделала ничего плохого! — заверил он. Я удивленно уставилась на него. — Помнишь те картины, которые ты принесла мне для получения дополнительных баллов?
— Да, — ответила я. В нашей школе была небольшая художественная галерея, и руководство однажды решило выставить в ней работы учеников, наряду с картинами местных профессиональных художников. Три месяца назад мистер Соммерс предложил поставить дополнительные баллы всем, кто принесет свои работы, выполненные вне школы, для возможного размещения в галерее. Я притащила ему штук шесть своих картин маслом. Ни одна из них так и не появилась в галерее, но мне было все равно. Дополнительные баллы ставили вне зависимости от успеха.
— Твои картины произвели на меня очень сильное впечатление, — продолжал мистер Соммерс. — Настолько сильное, что я взял их все, присоединил к ним несколько работ, которые ты выполняла у меня на уроках, и отправил их своему другу, члену отборочной комиссии программы художественного совершенствования «Молодой мастер». Слышала о такой?
Конечно. В последние десять лет это было самое престижное состязание лучших молодых художников. Я знала об этой программе с тех пор, как поступила в среднюю школу… то есть уже несколько лет.
— Мои работы ему понравились? — спросила я, больше из любопытства, чем с надеждой. Если бы друг мистера Соммерса решил, что у меня есть шанс принять участие в конкурсе в ближайшие два-три года,
