Нет! Она ведь не сделает этого! Сделает. Я видела это по ее лицу. И тогда я закрыла глаза, подчиняясь неизбежности.
И тут в голове у меня прозвучал голос мистера Соммерса. «Совершенно бесплатное обучение в Академии изящных искусств Хироко!»
— Нет, — сказала я, вытерла слезы и попыталась, как могла, справиться с дрожью в голосе. — Я не перевозбуждена. Просто это очень важно для меня.
Папа нахмурился.
— Настолько важно, что ты грубишь матери и перечишь отцу? — спросил он. — Мы любим тебя. Мы хотим тебе только самого лучшего. Скажи мне, что ты это знаешь, Роуз.
Я не знала, откуда взялась запинка. Обычно ответ отлетал у меня от зубов.
— Я знаю это, сэр, — сказала я, не сразу отыскав нужные слова в потоке собственных мыслей.
— Что ты знаешь? — уточнил папа.
— Я знаю, что вы хотите мне только самого лучшего, сэр, — прошептала я.
— Вот и хорошо, — кивнул папа и вздохнул. — Я думаю, ты просто переволновалась из-за всего этого. Джеки, иди успокой и уложи ее, а потом мы с тобой обсудим сложившуюся ситуацию.
— Отличная мысль. Идем, Роуз.
Я вздохнула. Нет, я не хотела этого. Они еще никуда не уезжали, а я теряла драгоценные часы, которые могла провести с Ксавьером. Значит, сегодня не будет даже роскошного ужина…
— Надолго? — спросила я у мамы, когда она помогла мне забраться в капсулу.
— Всего на денек-другой, детка, — ответила мама. — Нам с папой просто нужно все обсудить. Ты не должна волноваться.
— Хорошо, — сказала я. Потом я спокойно легла и позволила стазису заглушить мое горе. Я прекрасно знала, что они задумали.
Поэтому нисколько не удивилась, когда открыла глаза и увидела стоящую надо мной Осу. Мама с папой уехали, не попрощавшись. Что ж, это было проще, чем тщетно спорить с ними. И потом, они ведь не знали, что Оса все равно меня выпустит.
— Спасибо, — поблагодарила я. — Сколько я уже тут?
— Две недели, — буркнула Оса, едва приоткрыв рот. — Они вчера вечером улетели в Австралию.
Я кивнула. Нет, меня это не удивило. Мама с папой не в первый раз предпочитали оставлять меня в стазисе до тех пор, пока спорное событие не останется в прошлом. Например, день рождения, на который они не хотели меня отпускать, или школьная экскурсия, совершенно ненужная мне, по мнению родителей. Я не сомневалась, что они решили продержать меня в стазисе до тех пор, пока церемония вручения премий останется в прошлом. Так было всегда, и я всегда смирялась с этим.
Но не в этот раз.
— Где Ксавьер? — спросила я.
— В школе, — ответила Оса. — Я всегда выжидаю несколько часов после отъезда хозяев, на случай, если они вдруг чего забыли и захотят вернуться. И правильно делаю, потому что пару раз они нас едва не застукали.
Я улыбнулась, но без всякого веселья.
— Все правильно. Мне нужно как следует поесть перед разговором с Ксавьером.
Видимо, Оса сразу догадалась, что я не просто соскучилась по своему парню.
— Чего это вам нужно от мастера Ксавьера? — подозрительно спросила она.
Я похлопала ладонью по гладкому металлу и неостеклу своей стазисной капсулы.
— Мне нужен мастер, который сумел перепрограммировать мою стазисную капсулу, — откровенно призналась я. — Мастер, который сможет подделать согласие моих родителей на мое участие в программе «Молодой мастер».
* * *
Я хотела взять Ксавьера с собой в Нью-Йорк в качестве сопровождающего лица, но из этого ничего не вышло. После того как все необходимые документы были высланы мистеру Соммерсу по Сети, Ксавьер сумел каким-то чудом убедить моего учителя рисования в том, что мои родители очень хотели бы доверить ему сопровождать меня в поездке. Добрый мистер Соммерс был на седьмом небе от счастья. Он и сам планировал отправиться в Нью-Йорк, но такое путешествие за свой счет было бы слишком дорогим удовольствием для школьного учителя.
Эта поездка была лучшим событием этого прекрасного года. В отеле я жила в номере с тремя другими номинантками — ученицей Художественной школы Орианы, молодой компьютерной художницей- концептуалисткой с Луны и девушкой по имени Селин, которая меня просто потрясла. Она была ученицей Андрэ Лефевра, знаменитого скульптора, работами которого я восторгалась с шести лет. Мы с Селиной до рассвета говорили об искусстве, а утром помчались в Нью-Йоркский Метрополитен-музей. Я могла бы провести там целый год, но после закрытия музея мы вернулись в свой отель, откуда нас всех отвезли на лимузине на банкет. После ужина все десять победителей вышли на сцену, где нам всем вручили золотые таблички с выгравированными на них именами, номинацией и названием работы. На моей табличке было написано: «Розалинда Фитцрой. 'Поднебесье', холст, масло». Потом мы вернулись в зал, и начались поздравления сотрудников и спонсоров программы. Но мы все ждали самого главного — объявления победителя конкурса.
Я всей душой желала победы Селин. Пусть она была француженкой и работала с совершенно иным материалом, но у нас с ней были общие вкусы и та же счастливая одержимость искусством. И потом, она была ученицей великого мастера.
Поэтому когда прозвучало мое имя, я почувствовала разочарование. Я повернулась к Селин, чтобы сказать ей, как мне жаль, и только тут до меня дошло, что прозвучавшее имя было моим собственным.
Я повернулась к сцене и в полном оцепенении уставилась на ведущего. Моим соседкам по номеру пришлось пихать меня в спину, чтобы заставить подняться со стула.
И мне вручили награду — золотую подставку с закрепленной на ней огромной граненой призмой, с заключенным в нее символическим изображением вида искусства, в котором я победила, — маленькой кисточки. Свет рамп отражался в призме, слепя меня разноцветными радугами.
Оказывается, нужно было заранее приготовить ответную речь. Селин заготовила такую. И Рейчел тоже. Только мне нечего было сказать.
— Я ждала этого… всю свою жизнь, — прошептала я в микрофон, а потом вдруг залилась слезами, прижимая к груди свою награду. Весь зал взорвался аплодисментами, и все присутствовавшие поняли, что даже если у меня была заранее заготовленная речь, я все равно не смогу произнести ее сейчас. И тогда на огромном экране над сценой стали демонстрировать фотографии моих работ, а на заднем плане заиграли виолончели. Когда я, шатаясь, вернулась на свое место, милая Селин сказала мне на своем чувственно спотыкающемся английском языке, что все «красивые и изящные речи», которые она и остальные номинанты написали заранее, «бледнеют перед искренней убедительностью» моих слез. Но я все-таки думаю, что она просто хотела сделать мне приятное, чтобы я не так убивалась из-за своей позорной оплошности.
Когда мы с мистером Соммерсом вернулись обратно в наш город, Ксавьер уже ждал меня в электромобиле своих родителей. Мистер Соммерс поспешил домой, а я села в машину к Ксавьеру.
— Я так счастлив за тебя, что просто не нахожу слов, — сказал Ксавьер по дороге в Юнирайон.
— Я до сих пор не могу поверить в то, что это правда, — ответила я. — Мне ведь всего шестнадцать, такого никогда раньше не случалось! Ни разу за всю историю программы.
— Вообще-то, ты практиковалась гораздо дольше, чем все остальные, — со смехом заметил Ксавьер. — Так что это было нечестное состязание.
— Перестань, — попросила я. — Мне только шестнадцать.
— И ты великая художница, — добавил он.
— Нет, — прошептала я. — Я обманщица. Я получила награду за стазис. Это все — стазисные сны. Они дают мне краски и образы.
Ксавьер смотрел на меня так долго, что я испугалась, как бы мы не съехали на обочину. Но я не
