Невидимому солдату вторил дружный гогот – глотки три или четыре. Растерянность пополам со странной радостью: неужто все за мной? И только потом цепкие пальцы холода на плечах, когтистая лапа проникла внутрь, ухватила за сердце. Они надеялись найти не одного!
Нет, братьев им не выдам.
– Ломайте дверь! – гавкающий выкрик с той стороны.
Глубоко вдохнул, укрепил сердце… Ждать всего ничего. Спасение рядом!
Каскад щепок из разлетевшегося косяка, там надсадно хакнули, еще удар. Дверь разродилась предсмертным скрипом, тяжко бухнула в пол. За ней топот тяжелой обуви, бряцание блях на кожаном доспехе. Руки на эфесах коротких мечей, ножны едва угадываются в кромешной тьме, в них спрятана смерть. Холодные колкие взгляды.
– Он? – прорычал один из вошедших.
– Да он, он! Глянь, что в руках!
Я лишь крепче сжал деревяшку распятия, прижал к груди, словно пытаюсь втиснуть внутрь – глубже, в самое сердце! Там не отнимут… Первый же удар ноги выбил крест из рук, тот исчез во тьме.
Потом новые удары. Тьма еще разрывалась снопами искр, что сыплются из глаз, а потом окрасилась алым от крови, залепившей лицо. Сквозь гул в голове еще доносятся голоса, резкие, грубые: то ли собачий лай, то ли солдаты роняют свои нечестивые вопросы. Без толку! Я молчу. От меня не узнают ничего.
Тело утонуло в вакханалии боли, ощущения умерли. Но каким-то чудом все-таки ощутил, как поднимают под руки, волокут. Ноги шуршат по полу, запинаются за каждый порог и ступеньку… Лестница! Сквозь кровавую пелену разглядел темные провалы комнат по сторонам. Оборванные люди отползают в глубину, гасят огни, и только глаза сверкают страхом из-под кип лохмотьев, в которых пытаются укрыться. Их можно понять. Можно и простить. Особенно того единственного, что сообщил о собраниях общины, открыл священную тайну. Не мне его судить…
Да поможет им Господь!
Холод дополз-таки до сокровенного огонька жизни, и тот испуганно поник перед его ледяным оскалом.
Сон похож на ледяную воду. Жидкость пропитала одежду, тянет вниз, а ты пускаешь пузыри, что копятся где-то под ледовой коркой сверху, и ломишься наружу. Удар, удар! Еще удар!
Лед разломился с треском, выпуская из морозного ада. Бог мой, да кто бы подумал, что вместо кипящих котлов промерзающие озера!
Глубокое дыхание, сердце, переходящее в галоп. Снежно-белое лицо ледяным рельефом в зеркалах. Хватит! Это все уже было.
Ну и что на этот раз? Опять какие-то античные глюки, только вместо хрестоматийного патриция на оргии оборванец-христианин, жертва облавы. Шарман! К тому же абсолютно недостоверно. Вот эта деревяшка, что путалась в руках, – распятие. Откуда?! По остальным признакам явно доконстантинова эпоха, ну откуда там крест? Абсурд!
Ну, абсурд абсурдом, но знать бы об этом во сне, злорадно заметил внутренний голос. Ну и как это понимать?! То я праведник, то я такие отбросы, что самому противно. Если как-то привязывать к рвущимся из-под спуда воспоминаниям, то… то, выходит, могу быть кем угодно! Хоть ангелом в белых одеждах, хоть гнуснейшей из тварей. Ну и как мне вспоминать себя? И… стоит ли?
Нет, довольно! Решение созрело мигом, будто вылупилось из долго зревшего плода. Конец. Я должен задать прямой вопрос. Если даже этот плазменный умник не ответ… И тотчас ощутил терзающий страх. А что, если и впрямь не ответит?
Вскочил с кровати, оделся судорожно. Дверь распахнулась передо мной, едва почуяв, но – медленно, медленно! Вспышка боли в плече, задел им за ленивую створку. А теперь бегом, бегом!..
Коридор тянется, кажется, бесконечно.
Диодные лампы в альковах приглушенно льют белый льдистый свет, стены испещряют танцующие тени: изгибаются прихотливо, ломаются под острыми углами. Их кристаллизованный хаос замерзает далеко за спиной, сливается в глубокий непроницаемый мрак.
Я держался подальше от стен, от них веет холодом, будто выстроены из ледяных глыб. На мгновение ощутил себя потерянным в переплетении тоннелей, выплавленных в недрах колоссального айсберга, или в галереях сюрреалистического дворца ледяных великанов. Сердце забилось чаще, разгоняет едва теплую кровь – последний огонек жизни в морозных глубинах. Но по коже уже пробежала волна холода, ищет путь в глубь тела, в надежде вцепиться в мышцы, кости, вытравить ненавистную жизнь из слабой органики.
Тряхнул головой, и чары страха отступили – неохотно, сопротивляясь, жесткий холодный воздух напитан ими до вязкости.
Все ближе дверной проем Зала Управления в конце коридора, оттуда струится знакомое серебристое сияние. Я ускорил шаг, и, когда свет наконец коснулся моей кожи, сразу умерла в теле дрожь. Сведенные нервным спазмом сосуды расширились, и в руки полилось животворное тепло, словно где-то внутри меня заработал компактный обогреватель. С удивлением заметил, что вместе со светом от Карилада исходят спокойствие и уверенность. Или это я едва ли не молиться на него готов в ожидании просветления и отпущения грехов?
Я скрипнул зубами, руки сжались в кулаки. Злость хлестнула плетью: что же это во мне, просто желание, чтобы кто-то решил все проблемы? Но что же делать, если сам действительно бессилен? Уже шагнул за край и лечу камнем навстречу острым камням, одна надежда: кто-то успеет подхватить…
И в первом взгляде, что бросил на застывшую в воздухе огненную сферу, пылала ярость пополам с растерянностью. Шевельнул губами, но так и застыл с раскрытым ртом. Язык примерз к небу, и вновь не вымолвить ни слова: вот вечно так в беседах с плазмоидом!
В чем дело?!
– Здравствуйте, Алексей Сергеевич, – разнеслось благожелательно по залу.
Я с усилием прикрыл варежку, так, что зубы щелкнули. Глубокий вдох, ощутил, как в мозг поступает свежая порция кислорода, оживают нейроны, бодрее побежали искорки сигналов по синапсам с аксонами.
– Приветствую, Карилад, – сказал я и глупо помахал ладонью, изображая беспечность. – Да, я опять поздно, посреди ночи. Но у меня к тебе дело. Видишь ли, у меня был сон…
– О чем же?
– Хм, да неважно, вообще-то, но…
– Вас что-то беспокоит, – встревоженно заметил Карилад. – Если это как-то связано с вашими снами, быть может, лучше, если расскажете их мне?
Я отмахнулся, готов уже язык себе вырвать: и чего ляпнул про этот сон? Не к цыганке же приперся грезы толковать и даже не к психоаналитику. Давай уже к делу.
– Не знаю, Карилад, возможно, со снами какая-то связь имеется. Но суть явно не в них. Проблема в… Хех, думаю, расскажи кому-нибудь постороннему, только пальцем у виска покрутит. Все это поразительно похоже на какую-то отвлеченную философию, но, черт побери, это первый философский вопрос, от которого зависит моя жизнь!
– Все так серьезно? – посочувствовал Карилад, и… мне только почудилась в голосе ирония?
Мои брови столкнулись на переносице, я бросил взгляд исподлобья. Кивнул.
– Да, серьезно. Послушай, Карилад. Буквально вчера ты подтвердил мой вывод о том, что я не тот человек, которого вы спасали от безвременной кончины, бережно погружали в криокапсулу и так далее.
– Да, Алексей Сергеевич, строго говоря, не тот.
– Где-то в моей голове, быть может, гнездится его память, каждый миг его жизни в переплетениях моих нейронных связей… Но мне это недоступно! Я есть я, а кем был он, тот, на основе кого меня воссоздали, я понятия не имею. Наверно, во мне есть что-то, и даже очень многое, от него. Но… Карилад, но вдруг этот самый Алексей Сергеев был редкостной скотиной? Сволочью? Преступником?! Я ничего этого не знаю… Но ведь и не хочу знать! С какой стати мне держать ответ и терзаться чужой виной? ЕГО виной!!
– То есть вы полагаете, что мы крионировали и выписали путевку в будущее преступнику? – елейно поинтересовался Карилад.
