застывающей смоле. Пару раз открыл и захлопнул рот, нахмурился. Потом глаза округлились, а брови поползли на лоб. Мелькнула странная мысль, что вот вроде бы все и становится на места: ясно, почему плазмоид отказался называть себя «искусственным интеллектом», да и почему советы давал с таким знанием дела – тоже понятно, в конце концов, и впрямь, возможно, побывал на моем месте… Но с языка слетело все-таки глупое:
– То есть?
Восемь стальных ножек переступили по очереди, округлое брюшко Карилада качнулось, со спины разлетелись синие блики звездного неба. Я скользнул взглядом по черной пустоте над головой, черт, где же Луна, ее-то что, уже разобрали на риголит и тераэрги? Вновь отыскал глазами Карилада, паук подобрался еще ближе, на металлической башке перемигнулись восемь индикаторов, как разноцветные глаза. И вся восьмерка пронизывающе уставилась на меня.
– Мы изменили форму существования, – обтекаемо, но очень серьезно заявил Карилад. – Энергополевой компьютер – чушь собачья, конечно, и вообще внутренне противоречивый термин, ведь в итоге поле и есть лишь одна из форм существования энергии, равно как и материя… но точнее эту новую форму все равно не описать. Да, это и впрямь переплетение физических полей с использованием неизвестных вам механизмов преобразования энергии… Впрочем, здесь я опять не вполне точен. На самом деле механизмы эти отлично вам известны, тому, кем вы были до, гм, вашей прискорбной кончины. Вы имеете непосредственное отношение к созданию наших новых, вечных и нерушимых, тел. И это одна из важнейших причин, почему немалая часть моего распределенного сознания сейчас здесь, с вами, присматривает за Реабилитационным центром. Ведь вы – единственное возможное продолжение того человека, той личности, которой мы стольким обязаны!
Я качнулся, накренился Пизанской башней, в ногах поселилась дрожь, те размягчились, будто ватные. Еще миг, и внизу раскрылась пустота, в которую осел, осыпался кучей песка. Колени бухнулись в землю, качнулся назад, спина ударилась в твердое, из-под меня взвихрилось облачко пыли, оседая в волосах.
Из груди вырвался слабый стон, перед глазами поплыло. Я вдруг понял, что сошел с ума, сознание уже распалось на куски и любую внешнюю информацию перерабатывает в несусветный бред: разморозка, разумный энергополевой компьютер, вымороженное помещение с десятками криобаков… Ведь очевидная чушь! Вот и сейчас, все эти разговоры со стальными пауками.
Тело уже исчезло, ни сигнала от рук или ног, тоже, видимо, распадаются вслед за моим бедным разумом. Повернул слабым движением голову – все, что мне еще осталось, и в поле зрения возник плавящийся горизонт. Громадное колесо, что рассекает и его на части, внезапно замерло. Я решил, что так и застынет навеки, но в ступице зародилось серебряное сияние. Лучистый шар ширится, как замедленный взрыв, в серебристой сфере кипит зведный жар. По спицам колеса заструились цепочки огней, обод вспыхнул по всему периметру. Я еще успел заметить, как конструкция оплывает, стекает с высот лучащейся голубым жидкостью. Распадается, как я, на тающие обломки, словно никогда и не было. Ну вот и лишнее доказательство, не может же быть такого в реальности…
А потом челюсти мрака сомкнулись на мне, и морозное копье, нерастопимый лед пронзил в самое сердце.
Огни как танцоры-акробаты, выплясывают на факельных шестах. Факелы на стенах, факелы в руках – площадка перед домом залита оранжевым сиянием. Из портика показались люди, несколько покачивающихся силуэтов. За ними тяжко ступает громада хозяина дома, кажется, сейчас свалится на бок и покатится колобком по улице.
Люди раскачиваются, как осины на ветру, горланят похабные песни. По воздуху летит дурацкая надоедливая музыка, я огляделся, но музыканты то ли прячутся за углом, то ли уже галлюцинации.
В поле зрения возникла луноподобная рожа, хозяин расплылся в идиотической улыбке, так что даже уши потеснились, уступая место уголкам рта. Жирные белесые черви рук уместились на необъятном пузе, патриций удобно уложил на груди все десять подбородков.
– Луций! – изрек он елейно, но с упреком. – Лик твой мрачен, будто небо во гневе Юпитера! Что случилось? Тебе не понравилась наша милая вечеринка? Или просто хочешь оскорбить хозяина?
Глыбу его тела сотряс неудержимый хохот, широченная ладонь бухнула мне в спину так, что вздрогнул. Я принялся отнекиваться, извиняться, даже вроде противный смешок слетел с предательского языка. Но внутри все то же отвращение, копится, подбирается к желудку – тошнит. Будто весь грязный уродливый мир забрался в мои внутренности, и теперь срочно надо выблевать его до последней капли! Ах, если б такое решило проблему. Но как быть с самим собой? Себя-то не извергнуть прочь!
Веселая процессия двинулась по улицам. Солдаты эскорта раздвигают по обочинам случайных прохожих, в окнах мечутся испуганные язычки светильников. С шумом, топотом, плясками и песней! Пьяный гогот и неприличные жесты.
Я пристроился где-то с краю, но чьи-то цепкие руки постоянно тянут в сердцевину шествия, в уши извергается поток пьяной брани, потом смех, словно похабщина превратилась в лучший юмор. Да куда же деться отсюда, о боги!
Из темноты показались полдесятка фигур. Я прищурился, приложил к лицу ладонь, отгораживаясь от факельного света. Четверо солдат: простые кожаные доспехи, металлические нашивки тускло блещут на свету. Двое тащат под руки какого-то оборванца, тот обвис бессильно, ноги волочатся в пыли.
Незримая сила толкнула в спину, ноги сами понесли навстречу странной процессии. Подбежал, солдаты встрепенулись, брови сползлись к серединам узких лбов, челюсти угрожающе выдвинулись вперед. Один выставил руку, чтобы отстранить, не пустить… да так и замер. Воины встали соляными столпами, неподвижные взгляды скрестились на мне, колючие, как острия пик.
Я оглянулся. Праздничное шествие тоже застыло: вскинутые руки, разинутые рты, опасно накренившиеся силуэты. Даже пламя факелов остановило неугасимый танец, блики замерли на земле причудливым узором.
Я обернулся к арестованному оборванцу. У того все лицо – засохшая кровяная маска, красная корочка повисла в волосах, в бороде. Кажется, он не застыл, но вообще умер.
Но тут веки дрогнули, поднялись. В лицо мне взглянула спокойная голубизна глаз.
– Взгляни в себя, – слетел с губ умирающий шепот.
Я подался вперед, наклонился, ловя слова.
– Что? Что ты сказал? – переспросил я.
– Ты бы хотел избавиться от мира и от себя, – продолжил оборванец, не замечая вопросов. – Готов ненавидеть все вокруг и в себе, ибо оно низко, противно всему высокому, противно идеалу. Богу.
Меня сотрясла дрожь. Так это какой-то сектант-христианин! Хотел было отстраниться, но тело не послушалось, и я продолжил слушать, не в силах оторваться от слов незнакомца.
– Но подумай, – говорил он, – если есть в тебе что-то, что противится миру, противится грязи и мраку, то ведь это его заслуга – того, кем ты был. Все, что есть в тебе, хорошее и плохое, низость и высота – его заслуга, того, кем ты был. И если теперь в конце концов ты оказался здесь и готов отринуть низость, бороться за высоту, – значит, в итоге он был прав, и он победил самого себя. А это самая важная битва. И не кары твоей достоин он, не казни, но хвалы и перерождения вместе с тобой – тот, кем ты был.
На миг лицо говорящего приблизилось, будто опала вся запекшаяся кровь, и он предстал чистым и одухотворенным, словно бы даже источает свет.
– Взгляни в себя. Прими себя. Измени себя, – произнес он громко и твердо.
В тот же миг глаза его закрылись, голова упала на грудь. Шевельнулись блики пламени на земле и стенах. В грудь толкнула рука солдата, раздался грубый окрик. Мир пришел в движение, и…
– Заключительная фаза сна завершена, все функции организма в норме, – прозвучал знакомый голос, звонкий, словно весенняя капель.
Тает лед, и спокойное тепло разливается по телу, достигает кончиков пальцев. В каждой жилке бьется жизнь, как же прекрасно!..
Сверху пролился серебряный свет, и лица коснулась прохлада, словно прилетел ласковый вечерний ветерок.
– Алексей Сергеевич… – озабоченно произнес Карилад.
– Голос… – прошептал я, оставаясь на ложе, потом громче: – Карилад, что это за голос? Женский, звонкий… Такой знакомый!
