– Я потеряю друга, – сказал Ковалев с болью в голосе, – друга и будущего соратника.
– Соратника? Но его идеи – полная противоположность вашим.
– Витя, не волнуйся, все будет в порядке. Спасибо за информацию.
Виктор покачал головой и отключился.
Ковалев с минуту поразмышлял. Он оставил работу, которой занимался во время разговора, сейчас потребуется гораздо больше ресурсов. Пробиться через сетевую защиту секретного государственного учреждения непросто. Вернее, это – невозможно. Машины с секретными данными просто не подключены к Всемирной сети. Но способ есть.
Сеть проникла в разум, неумолимо надвинулась. Ковалев видел и ощущал информационные потоки. Не так видел, как пользователи виртуальных протоколов, там просто моделирование, упрощение. Он буквально ощущал каждый байт, он сам был Сетью.
Участок секретного НИИ выглядит черным и пустым. Все потоки обрываются, не доходя до него. Но в каждом учреждении работают люди. А у некоторых людей уже сейчас есть сетевые имплантаты, позволяющие работать с киберочками. А в этих девайсах есть беспроводная связь.
Черный участок озарился светлыми узорами пересекающихся беспроводных протоколов. Ковалев нашел несколько подходящих точек входа. Все ресурсы своего мозга пришлось направить на совмещение принципиально разных протоколов сетевых имплантатов и внутренней сети лаборатории. Но фокус удался. Лаборатория была под контролем Ковалева. Он видел сквозь глазки камер наблюдения все помещения. Тысячи датчиков: движения, температуры, давления; сотни анализаторов: запаха, звуков – стали его рецепторами, стали продолжением сознания.
Он видел идущего по коридору, в сопровождении директора лаборатории, Цветаева. Видел приготовления в блоке преобразования, более того – чувствовал их. Чувствовал каждую настройку и понимал, что такая конфигурация убьет Цветаева.
Пакет данных загрузился незамеченным, программа-шпион замаскировала смену конфигурации, оставив на мониторах старые данные. Приготовила вирус для уничтожения всех следов изменений. Ковалеву осталось лишь наблюдать.
Внутри Цветаева все тряслось, в желудке будто пустота образовалась. Лоб покрылся холодным потом. Цветаев разделся, ассистенты помогли лечь в капсулу, вкололи что-то внутривенно, зафиксировали тело специальными держателями. Стекло капсулы медленно задвинулось, отрезав профессора биологии от внешнего мира, от груды оборудования, к которому подключена капсула, и от людей, управляющих этим оборудованием. Мелькнула мысль, что в тот раз, с Ковалевым, все было совсем не так. Но то ли сказался укол, то ли сам по себе, но Цветаев перестал чувствовать страх. Он знал, что будет больно, будет очень больно. Он видел, как это было с Ковалевым, но знал, что должен сделать это. Другими способами не устранить руководителя проекта нанотехнологизации. Клин – клином, как говорится.
Сквозь стекло он видел, как к капсуле подошел человек в белом комбинезоне с герметичным защитным шлемом. В руках емкость с нанороботами, что разрушат тело подопытного, разрушат, чтобы вновь восстановить в своей структуре. Емкость совместилась со специальным разъемом, человек в комбинезоне скрылся из поля зрения. Стекло капсулы отразило красные вспышки света.
Тело профессора попыталось выгнуться дугой, когда по нервам побежала невыносимая боль от мириадов невидимых механизмов, разрушающих его на молекулы и атомы, но крепления держат прочно. В агонии Цветаев потерял чувство восприятия реальности. Только боль. Внезапно все прекратилось. Вокруг была пустота, абсолютная вселенская пустота, как в день до первого творения Господом или перед Большим взрывом Вселенной. И тут как вспышкой, как тем самым Большим взрывом в восприятии возникла ослепительная картина мира. Чувство понимания всего, что когда-либо волновало его в прежнем теле. Ответы на все вопросы возникли удивительным узором и казались такими простыми, как падающие с неба капли дождя. Как кажутся простыми взрослому человеку, но так сложно даются ребенку первые осмысленные слова. Мир расширился до границ Вселенной. Разум будто потерял оковы и неимоверно ускорился, начал охватывать триллионы процессов, сопоставлять их с известными формулами, а неизвестные тут же выводить, расписывать и примерять к другим процессам.
Цветаев любовался этим буйством, проходящим сквозь его разум, он был зачарован и погружался все глубже. Вдруг почувствовал, будто на плечо легла рука, потянула назад. Чем-то, не слухом, чем-то другим, он ощутил слова того, кого он когда-то знал:
– Хватит, – сказал этот кто-то.
Мир схлопнулся, уменьшился до размеров атома, даже до размеров электрона, бегущего по орбите гигантского атома. Именно такую разницу почувствовал Цветаев между состоянием разума, в котором он был, и обычным, человеческим, к которому возвращался, к которому его кто-то тянул. Мысли будто попали в вязкую древесную смолу, замедлились до скорости мышления всего лишь человека. Но зато вернулась масштабность человеческих интересов. Он вспомнил то, для чего пошел на все это, и стало так противно и стыдно. Почувствовал себя животным, что готово перегрызть глотку своему собрату ради куска пищи или самки. Пришедшее понимание перевернуло мировоззрение, возникла мысль о том, что Ковалев прав, чер- товски прав во всем. Цветаев ощущал неумолимо тускнеющую картину мира, что возникла перед ним мгновение назад, ощущал, что видел путь, не тот, который он видел до этого, а настоящий, который видит и Ковалев и который он желает приоткрыть и другим людям. И все те страхи, что бурлили раньше в голове Цветаева, показались ему такими детскими и наивными.
Наблюдавшие за экспериментом люди увидели, как в капсуле, под стеклом, белесая лужица, что осталась от тела лежавшего там человека, начала вновь принимать форму человеческой фигуры, очертания профессора Цветаева.
Артем Тютюнников
Эволюция 2.0
Земля гудит недобро, с шипением в небо выстреливают струи зловонных газов. Грунт дрожит и проскальзывает под ногами, будто в его недрах ворочается дремлющий дракон – перекатывается с боку на бок.
В защитном костюме неудобно, громоздко. Я переступил беспокойно, подошвы вязнут в бурой жиже, та постоянно в движении. Вдаль убегает странный ландшафт: то ли полузастывшее лавовое поле метров двухсот в поперечнике, то ли колоссальная коровья лепешка. Земля влажно булькает, от шагов остаются следы в десяток сантиметров глубиной. Тут и там вспухают пузыри, тотчас лопаются, из прорвавшейся оболочки выстреливает ядовито-зеленый газ.
Я ухмыльнулся: вспомнилось, как Танака назвал это место «садом камней». И что общего углядел тут хитрый японец? Ну, разве что вот это…
Повсюду разбросаны гранитные осколки, на боках поблескивают угловатые сколы. Сытыми улитками глыбы переползают с места на место, растекаются расплавленными озерцами. Горячие лужицы впитываются в грунт, потом «лава» сочится этой «водицей» в самом непредсказуемом месте. Минуты за три кристаллизуется новая каменюка.
Я вскинул голову, в высоте выгнулся искусственным небосводом идеально прозрачный купол. Сквозь наноструктурированное стекло глядит безмятежная синева, солнечные лучи льются рыжим водопадом, едва бликуют на преграде. Под сводом мечется десяток темных точек, нарезают круги и дуги над экспериментальной зоной. Поймал взглядом одного из летунов, тотчас на сетчатке выросло изображение винтокрылого аппарата: стальной блин, из верхней плоскости торчит пропеллер, еще четыре стабилизирующих винта по краям. На подвижном ободе разъезжает окуляр видеокамеры – единственный глаз «циклопа».
«Подключиться».
Аппарат тотчас скользнул вдоль купола, замер в высшей точке. Я «взглянул» его камерами с высоты птичьего полета. Повсюду булькает и бурлит коричневая кашица хаотической, разрушенной материи. Вот так сходство с экскрементами парнокопытной твари – полное.
Я попросил программу обработки выделить опорные элементы ландшафта. Изображение испещрили синие точки, две из них моргнули и сгинули, тут же невидимый маркер поставил две новые. Ага, «булыжники», распадаются и возникают снова.
Взгляд пробежал по получившейся абстракции, я с удивлением присвистнул. Камни выстроились вдоль
