аккуратно закрученных кривых, те сходятся рукавами спирали точнехонько к центру экспериментальной зоны. «Булыжники» сползаются к месту встречи, держа интервал, как вышколенные солдаты.
Минута ожидания, другая… Два «булыжника» исчезли. Коричневая жижа всосала их синхронно, мгновением позже два новеньких выпрыгнули из-под грунта на дальней периферии круга. Медленно набрали объем, налились массой. Дисциплинированно двинулись в общем порядке.
Отмашкой ладони сбросил видение с глаз. «Циклоп» с тихим жужжанием скользнул вдоль прозрачного свода, одноглазый дозорный вернулся к плановой вахте.
Я потоптался, бесцельно озираясь. Взгляд выцепил «булыжник» покрупнее. Глыба едва сформовалась и застыла, помедлила секунду, и общее движение повлекло ее заготовленным путем. Я с трудом высвободил ноги – внизу хлюпнуло, жижа утянула уже по щиколотку – и зашагал к каменюке. Подобрался, стукнул по поверхности кулаком. Глыба отозвалась сухим хлопком, зато я скривился от боли, – твердяк, пойдет. Разбежался неуклюже, как страус в снегах, прыжок – задница хлопнулась на гладкую макушку камня. Гордым всадником обозрел горизонт.
К комфортной езде быстро приноровился, – «булыжник» тащит покорно. С удивлением заметил, что это не камень ползет, – болотистая жижа неутомимо сокращается под глыбой, толкает вперед, как перистальтика.
– Зафиксировать в лабораторном журнале, – скомандовал я. – Экспериментальная система чрезвычайно неравновесна. Под действием внешних потоков возникают сложные формы переноса вещества внутри системы, усложнение самопроизвольное. Подчеркиваю, самопроизвольное. Конец записи.
В ухе с готовностью пискнуло, – сохранение заметки прошло успешно.
Камень выполз на берег «ручья». В мелкой канавке журчит бурая гадость, струится и перескакивает между булыжников. Поток разрезает экспериментальную зону надвое: на одном конце теряется в почве, с другого – бьет бодрым ключом. Циркуляция каталитического вещества в системе. В глубине эти грунтовые воды способствуют какому-то из многочисленных превращений, химики даже смогут пояснить какому…
Я прислушался к плеску «воды». Равномерное движение и покачивание глыбы убаюкивает, нахлынуло философское настроение. Мысли устремились прихотливыми путями, с удивлением отметил, что эдак и впрямь медитировать можно: прав Танака, точно – «сад ка…»…
– Ауууххч!
Подо мной зашипело, от защитного костюма посыпались искры. В ушах прогремело:
– Фазовая неустойчивость, фазовая неустойчивость! Разрушение элемента ландшафта! Критическая ситуация! Смените место дислокации или покиньте симуляцию!..
Я вскочил. «Булыжник» стремительно тает, разогретая масса плавит подошвы. Раскачался взмахами рук, присел… Прыжок, мысок зацепился, лечу кувырком. Перед глазами скачут чехардой небо и бурлящий поток. Всплеск, вспышка, взрыв…
И выныриваю в заботливые объятия техников.
– Андрей Николаич, Андрей Николаич! – надрываются надо мной. – Вы чего там? Все в порядке?!
С щелчком отскакивают и складываются видеоочки, с рук соскальзывают сенсорные перчатки. Успел заметить, как по всему телу отлепляются нейроконтакты, тончайшие проводки шустрыми змейками втягиваются во внутренности моего ложа. В глазах гаснут синее небо и бурый ручей, пальцы до боли впиваются в подлокотники нейрокресла – миг назад тщетно хватались за воздух. Я сощурился, сверху режет глаза синий электрический свет.
Туман в глазах рассеялся, и разглядел наконец склонившуюся надо мной фигуру. На широком лице крупная картофелина носа, в голубых глазах плещется беспокойство. Я покосился, поймал взглядом идентификационную карточку на груди техника: «Платон Курков, младший научный сотрудник». А, ну да, конечно…
– Да-да, все в норме, – отозвался, высвобождаясь из пут телесенсорного ложа. – А что вообще произошло?
Я сел рывком, в глазах поплыло. Платон услужливо подставил плечо.
– Фух. – Мир занял привычное положение. Я неловко похлопал Куркова по плечу и спустил ноги на пол. Платон засуетился, ладони ловко пляшут над клавиатурой, – отключает последние контуры телесенсорики. Одежду я нашел на стуле по соседству: стал неловко просовывать ноги в брючины, едва влез в рубашку. Руки дрожат, словно тело готовит революцию против главенства мозга.
Не думал, что поствиртуальный синдром проявится так резко, хотя чего там, обычное дело. Медицинский имплант уловил блуждающие возбуждения в нервной системе и впрыснул успокоительного. Я скользнул взглядом по дисплею-татуировке на запястье и добавил дозу ноотропов – мысли потекли спокойнее и увереннее.
– Ну-у, – протянул Платон, – вообще-то, я вас предупреждал. Симуляция этого эксперимента сложная и нестабильная. Ваше присутствие стало вносить критические изменения в ее ход – вы соприкоснулись с особенно динамичной формой ландшафта, этим «булыжником». Ресурсы на воспроизведение виртуальной модели во всей сложности колоссальные, потому система предупредила о перегрузке. К сожалению, вы не успели минимизировать свое влияние, и компьютер предпочел выкинуть вас из симуляции принудительно…
Я глянул строго.
– Иными словами, вычислить эффекты моего присутствия компу оказалось слишком сложно?
Платон кивнул.
– Да, туговато у нас с мощностями, – протянул я. – Но ты же говорил, это запись поведения системы примерно месячной давности? Всего лишь запись? То есть для моего погружения не требовались особо сложные расчеты в реальном времени. Только воспроизведение результатов уже проведенных. Разве нет?
– Да, но перекодировка в сенсорные сигналы, создание виртуальной реальности – тоже задачка не из легких.
Платон развел руками. Я вздохнул:
– Ладно. Теперь хотя бы увидел все это вблизи. Стали яснее проблемы группы Кормака с этим экспериментом. Значит, всему виной, получается, тормознутость нашего компа? По этой же причине, как говорит Кормак, реальное развитие эксперимента обгоняет нашу симуляцию?
Платон закончил с аппаратурой, присел на краешек сенсорного кресла и рассмеялся:
– Андрей Николаич, ну тормознутость – это вы сказанули! Все-таки наш кластерный автомат в топовой десятке суперкомпов…
Я отмахнулся:
– Знаю, знаю. Но что же делать, если явления, которые изучаем, сложнее любых возможностей этой машины? И вот именно из-за этого поднимается жуткий кипеш по всему Институту. Эта синергетическая «коровья лепешка» под колпаком у нас во дворе вчера вышла, видите ли, за предсказательный горизонт. Мы не знаем, как она поведет себя дальше даже качественно, и опасный эксперимент развивается вслепую. Так что это комп тормознутый, а не природа «слишком быстрая». Мы не можем позволить себе таких промедлений.
– Коровья лепешка? – хохотнул Курков. – Хех, ну вы даете, Андрей Николаич!
Я скривился, будто слопал целый лимон.
– Ну а как прикажешь ее называть? Танака вон вообще кличет «садом камней». Не знаешь, что общего там углядел?
Курков пожал плечами.
– Не-а. Тут уж каждый во что горазд. Кому что ближе: кому сад камней, а кому и кусок навоза…
Платон протянул многозначительную паузу. Я покачал головой: ах, как тонко и умно. Нахмурился и кинул взгляд на часы.
– Ладно, все, мне пора. Совет через пять минут. Если у Кормака что новое, сразу ко мне.
Оставив Платона копаться с железками, направился в конференц-зал.
Глаза скользят по строкам отчетов. Эксперимент «Саморганизм» – увесистая папка гипертекстовой и аудиовизуальной медиасреды с полудесятком полноценных голографических симуляций. Важные отрывки сразу перекачиваю в персональный лабораторный халат, некоторые моменты подвешиваю на сервер Института в общее инфооблако – пускай сотрудники на досуге головы поломают. Задачи и
