– Должен заметить, – сказал он, – молодой человек абсолютно прав. Мак, у нас действительно проблемы, массивы информации слишком возрастут…
Кормак отмахнулся.
– Так позвоните Танаке, пусть замедлит свою симуляцию еще вдвое, от нее все равно теперь никакого толку! Освободившиеся мощности загрузим под наши нужды.
Я молча наблюдал, как Кормак раздает указания. Наконец улучил момент, Макнил вздрогнул, когда моя ладонь опустилась на его плечо, я мягко, но настойчиво оттащил квазибиолога в сторону.
– Мак, надо поговорить, – сообщил я. – Вы, думаю, понимаете, что ситуация экстраординарная, ваш эксперимент теперь на особом статусе. Мне следует быть в курсе всех ваших шагов, иначе обеспечить нормальное функционирование проекта будет непросто. Я уж не говорю о том, что некоторые уже требуют его закрытия…
Кормак нахмурился, взгляд серых глаз спокоен, но в глубине зрачков зарождается огонек беспокойства.
– Андрей, я все понимаю. Но ведь и вам известно, насколько важен эксперимент. Мы уже получаем уникальную информацию для множества областей: физическая химия, биофизика, материаловедение… Ведь то, что мы наблюдаем, – это же, по сути, ускоренная, спланированная эволюция чрезвычайно сложной среды. Мы задаем граничные условия, а экспериментальная среда, вот эта бурая масса под колпаком – она реагирует. Будто живая! Она приспосабливается и при этом принимает множество сложнейших форм. Невиданное богатство приспособительных решений! И из них мы можем отбирать наиболее интересные, использовать уже в своих целях! Насколько я знаю, интерес к эксперименту проявили уже несколько корпораций, военные… А какова польза для фундаментальной науки!
Я кивал, все так, эксперимент уникален, но что мне отвечать контролирующим органам?
– Да-да, Мак, я знаю. Но насколько вы можете контролировать эту самую ускоренную эволюцию? Насколько она действительно спланирована вами?
Кормак возвел очи горе, шумно вздохнул. Губы, тонкие и бескровные, тронула робкая улыбка, отчего те вытянулись вообще в струнку.
– Доктор Скольник, ну мы же с вами взрослые люди. Во-первых, эксперимент в любой миг можно не то что прервать – уничтожить! В Институте на этот случай хранится целый экстренный арсенал, вам ли, директору, этого не знать. Ну а во-вторых, контроль над экспериментальной средой действительно полнейший, стопроцентный! Любая эволюция в естественных условиях определяется случайными факторами: стохастическими мутациями, пертурбациями климата, геологическими изменениями и так далее. Но здесь, в «Саморганизме», все граничные условия определяем мы! Экспериментальная среда приспосабливается к замкнутому мирку, творцы которого – люди. Причем условия в этом мирке очень сильно отличаются от естественной среды за пределами купола, то есть вовне наша сложная система просто не сможет существовать. По той же причине она полностью зависит от наших поставок вещества и энергии, – а их можно прервать в любой момент! Для того, чтобы обрести полную самостоятельность, система должна стать сложной, очень сложной, и притом весьма устойчивой. А это практически невозможно! Это, кстати, был бы феноменальный результат для нашего эксперимента, но о таком даже не мечтаем.
Я нахмурился, покачал головой.
– Что ж, я рад вашей уверенности, Мак. И в целом разделяю ее. Но удалось бы мне еще заразить ею наших кураторов!
Кормак улыбнулся сочувственно и виновато.
– Что ж, Андрей, в таком случае мой долг – максимально этому поспособствовать. Давайте доложу вам последние сводки о проекте.
В его руках появились листы электронной бумаги, там змеиными клубками извиваются нити графиков, координатные сетки перемежаются легионами цифр. Пальцы Кормака заплясали над страницей, указывая, прокручивая, перескакивая по гиперссылкам, ученый принялся объяснять:
– Смотрите, спирали с «булыжниками» исчезли сегодня, часа два назад, это видно вот здесь. Пока что никаких признаков, что они могут восстановиться. Возможно, это реакция на то, что с утра мы несколько повысили отражающую способность защитного купола, но точно сказать нельзя. Однако исчезновение спиралей не означает падения сложности системы. Вот посмотрите на эти массы вещества на периферии. Они приходят в движение, разжижаются и начинают…
…полноводными реками вливаться в единый циркулярный поток прямо под стенками купола. «Булыжники» действительно не восстановились ни к вечеру, ни на следующий день. Зато в центре экспериментальной зоны наметился странный бугор, за ночь вырос до десятка метров в диаметре.
Следующей ночью под колпаком наблюдали вспышки слепящего белого света. Серии по десятку вспышек разделены фиксированными промежутками времени, однако внутри серий корреляция слабая.
А днем обнаружили новый интересный эффект…
Закат залил каменистые холмы охрой, пыль под ногами кажется огненной, словно шагаешь по углям. Долину расчертили резкие тени, у подножий гор копится мрак, там ночь обосновалась уже прочно. Позади на склонах поблескивает в рыжих лучах здание Института, отсюда оно напоминает округлую серебристую раковину. Диковинный моллюск прилепился к Кордильерам и надменно взирает из укрытия на равнину. К экспериментальной зоне «Саморганизма» спускается оттуда широкая лента бетонированной дороги.
Перед нами круто взбирается в небо стеклянный купол. За толстой преградой катит бурые воды циркулярный поток, там булькает, лопаются пузыри. В десятке метров за преградой из жидкости выныривает крутой берег и плавно взбирается к центру, где вырастает округлый горбыль – срединный холм.
– Вот, посмотрите. Он следит за нами, – заявил Платон, протягивая руку к куполу.
Мы с Танакой проследили указанное направление, и взгляды уперлись в волну бурой жижи. Та вздымается сразу за прозрачной стеной, напротив нас. Течение циркулярного потока перехлестывает здесь, кажется, через невидимую преграду.
Я покосился недоверчиво.
– Так что же, говоришь, этот бугор следует за каждым, кто приближается к куполу?
– Конечно! Можете проверить, Андрей Николаевич.
Танака шагнул в сторону. Стоячая волна дернулась к японцу, гребень завибрировал подобно желе. Через минуту замер и… вроде бы сдвинулся на несколько сантиметров! Такеси хмыкнул и быстро зашагал вдоль купола. Волна дернулась, опала резко, и тотчас из жижи вынырнули две волны поменьше. Одна замерла на прежнем месте, другая – помельче – весело покатилась вслед за японцем, на гребне выросла шапка рыжей пены. Танака остановился в десятке метров от нас, и гребень замер вместе с ним.
– Это еще не все, – сказал Курков. – Смотрите!
Из нагрудного кармана появился пульт дистанционного управления.
– Следите во-о-он за тем «циклопом»! Сейчас подведу его.
Пальцы Платона заплясали по клавишам, и дозорный аппарат сорвался с позиции под сводом, резко пошел на снижение. Купол надежно отрезает звуки, машина беззвучно вышла на бреющий полет. Едва подошел к циркулярному потоку метра на три, из жидкости к «циклопу» протянулся очередной вырост, волна встала посреди бурой реки.
Курков развел руками.
– Так что вот, – заключил техник. – Судите сами.
– Так, значит, впервые это заметили сегодня днем? – уточнил я.
Платон кивнул.
Отпустил Куркова в Институт, с Такеси же двинулись бок о бок вдоль стеклянной стены. Бурая волна выросла слева от нас, принялась сопровождать молчаливым эскортом.
– Слыхали, что за слухи уже бродят по Институту? – поинтересовался я.
Танака вопросительно приподнял бровь.
– Говорят, что у нашей «лепешки» – ее теперь кличут «амебой» – обнаружили сенсорную систему. Как-то же она чует приближение людей и «циклопов»! Особо смелые рассуждают в том духе, что Кормаку
