проблемы общие, надо как-то решать…
Эксперимент идет три месяца. Особая опытная среда – «питательный суп» из сложной органики, соединений кремния и еще тысяч компонентов, что известны только химикам, – отделен от мира прочнейшим наностеклянным колпаком. Под строгим контролем в среду подаются энергия и каталитические вещества. Система искусственно выводится из стационарных положений в сильно неравновесную область.
Ситуацию мониторят два десятка «циклопов», автоматы кружат без устали внутри и вне купола. Кроме того, в толще «супа» перемещаются тысячи микроботов, каждый с тончайшими датчиками и надежной защитой от агрессивного окружения. И хотя ни один из наблюдающих автоматов не ощутил угрозы, эксперименту присвоен «красный код». Никому, даже Кормаку, шефу проекта, не известны цель и исход эксперимента, во всех документах значится обтекаемое: «Получение новых форм квазижизни путем контролируемой неравновесной самоорганизации в нестабильной среде». На самом деле ничего подобного никто и никогда не делал, попытка почти безумная по меркам сразу десятка научных дисциплин. Так что, само собой, работа считается «опасной».
И если бы это все!
Параллельно с реальным развитием эксперимента в суперкомпе Института проблем биомодификаций и искусственной жизни «живет» полная и доскональная модель процесса. Из-за колоссальной сложности объекта исследования ЭВМ не в состоянии вести расчеты в реальном времени, время для модели течет раза в полтора медленнее реального. Потому компьютерный эксперимент пустили на полтора месяца раньше опытного. Конечно, точность модели не абсолютна, и эксперимент она дублирует не полностью. Основная функция симуляции – раннее предупреждение о возможных опасностях развития нашей кремнийорганической системы.
С момента запуска проекта «коровья лепешка» из аморфной жижи превратилась в структурированный объект. Ее испещрили сложные формы ландшафта. На поверхность, как грибы после метанового дождика, высыпали камни-кристаллиты, выстроились аккуратными спиралями. В жиже на разной глубине циркулируют каталитические потоки, охватывая весь объем «лепешки». Система прошла несколько бифуркаций, испробовала несколько путей развития, внутри установился стабильный обмен веществ.
И ни разу симуляция не подняла тревоги.
Однако миг, когда реальность оставит наши компьютерные фантазии позади, неизбежен. Вчера опережение произошло. Теперь мы не можем предсказать, что будет дальше.
Я перетащил чтиво с дисплея на контактные линзы, прямоугольные поля графиков выстроились перед глазами. Продираюсь сквозь заросли трендов и взаимозависимостей, но графики гладкие, спокойные, как море в штиль. Какие уж тут катастрофы! Система развивается спокойно, ни намека на возможную опасность.
По всем параметрам эксперимент под контролем. Если б еще не давление сверху всех контролирующих и надзирающих структур… И чего они всполошились?!
Я смахнул графики с глаз долой и потер лицо. Кресло крутанулось, и передо мной открылось панорамное окно во всю стену. По сторонам от здания Института спускаются с высот склоны Сьерра- Невады, серый и коричневый камень припорошила бурая пыль. Впереди раскинулась каменистыми пустырями и далекими барханами пустыни Мохаве грозная Долина Смерти.
Ходит много слухов о причинах такой экстравагантной дислокации Института. Официальная версия, конечно, – прекрасные природные пейзажи, близость к живописным Кордильерам и прочее. На деле, конечно же, удобнее отделить столь опасное место от населенных территорий зоной отчуждения, в которой любой биомодифицированный ужас сгинет раньше, чем успеет принести вред.
Я отыскал взглядом колпак экспериментальной зоны «Саморганизма». Гладкий стеклянный зонтик весело сверкает в лучах палящего солнца, уродливая коричневая масса под его защитой еле видна в отраженных бликах. Да, например, если эта штуковина вырвется из-под контроля, Долина Смерти – хорошая преграда.
Хотя подобное, конечно же, практически невозможно.
– Здравствуйте, доктор Скольник.
Я обернулся. От дверей к месту за круглым столом прошествовала Шейла МакМиллан, шеф отдела генной медицины. Длинные каштановые волосы спадают на плечи, челка чуть затеняет симпатичное лицо – такое чистое и белокожее, что кажется, его обладательница и не слышала слова «косметика». В руках планшетная страница, на ходу что-то набрасывает в десятке окон: то ли готовит предстоящее выступление на совете, то ли манкирует бюрократическим мероприятием и продолжает работать даже на плановом совещании.
– Добрый день, Шейла, – отозвался я тихо.
Она села, взгляд наконец оторвался от электронной бумаги. На губах расцвела хитрая улыбка.
– Полагаю, нас ждет сегодня интересное обсуждение. Каково там мнение богов? – спросила она, указательный палец многозначительно уставился в потолок. – Обрушат на Кормака громы Судного дня или одарят милостью?
Я кисло ухмыльнулся.
– Надеюсь, обойдется без промысла Всевышнего. В смысле, сами разберемся, без вмешательства свыше.
Шейла понимающе кивнула.
Следом, рассыпая блики гладкой, как шар для боулинга, головой, в дверном проеме показался Милош Вроцек. Нахальный юнец, самый молодой в руководящем составе – едва перевалил четвертый десяток. Лицо отстраненное, взгляд блуждает в неведомых далях, где, видимо, считает ворон. Похоже, во вживленных наушниках, там, в ушных каналах, вновь играет любимая музыка, шумная припанкованная электронщина. Я пригляделся к бритой макушке: посреди гладкого пространства поднимается странный зеленоватый бугорок, там едва заметно что-то копошится, словно какая-то рябь…
Шейла с усмешкой проследила мой взгляд, на контактных линзах всплыло ее сообщение: «Очередной биомод. Вроде костяной гребень, «ирокез». Выращивает при помощи колонии каких-то бактерий и микроботов».
«Чертов биопанк!» – ругнулся про себя. Конечно, практически каждый сотрудник Института имеет значительные модификации тела: у кого-то апгрейд скелета пористым титаном, пророщенным синтетическими нервными волокнами, кто-то оптимизирует внутренние органы. У меня самого синтетически усиленные мышцы, полтора десятка корректирующих медицинских имплантов… Но только у Вроцека переросло в чистую моду, внешность и параметры организма меняет как одежду. Известный активист движения за свободу модификаций организма, выступает за отмену всяких ограничений в перестройке тела и любого контроля со стороны законодательства. Анархист недобитый.
Без лишних слов развалился в кресле и углубился в слышные одному ему музицирования.
Минутой позже бок о бок, обмениваясь репликами, вошли Мигель Алонсо, шеф отдела тонкой регуляции биологических систем, и руководитель вычислительного центра Такеси Танака. Японец отыскал меня глазами, коротко поклонился. Тем же манером приветствовал остальных. Алонсо, низенький поджарый испанец, бросил неприязненный взгляд на Вроцека. Этот по совместительству биоэтик и специалист по связям с общественностью. Носится с идей сглаживания социальных противоречий, особенно тех, что порождены ростом биологических различий между модифицированными людьми. Разрабатывает, насколько знаю, эдакий суперпроект автоэволюции человечества как единого биологического вида, вдумчивый и постепенный. Понятно, почему постоянно встревает в словесные перепалки с молодым биомодификатором.
Вроцек поймал взгляд, ответил вежливой улыбкой и проговорил елейно:
– И вам доброго дня, сеньор Алонсо.
Милош бросил взгляд на часы.
– Макнил Кормак задерживается. Быть может, начнем без него?
– Едва ли корректно будет вести обсуждение без доктора Кормака, – подал голос Танака. – Все-таки, насколько понимаю, в основном речь пойдет о его проекте…
Вроцек пренебрежительно пожал плечами.
– Кто знает. Быть может, это, наоборот, шанс выработать мнение по некоторым аспектам проблемы без
