Звезда моя единственная

– Вот купил!

– Да! – отозвался великий князь. – Я вижу, что водку пил!

Сам великий острослов, он делался необычайно добродушен и незлобив, когда получал в ответ подобную же остроту.

В мелких неисправностях по службе часто бывал повинен офицер гвардии Булгаков, сын петербургского почт-директора, умный, образованный, но весьма рассеянный молодой человек. Он то ходил в фуражке, то в калошах, то с расстегнутыми пуговицами, а за это нередко бывал на гауптвахте, но иногда шалости его оставались без наказания.

Однажды он шел в калошах и встретился с великим князем.

– Калоши? На гауптвахту! – воскликнул великий князь. Булгаков отправился на гауптвахту, но, оставив там калоши, оттуда ушел, да, на беду, снова встретился с Михаилом Павловичем.

– Булгаков! – вскричал тот гневно. – Ты не исполнил моего приказания?

– Исполнил, ваше высочество! – отвечал Булгаков.

– Как исполнил? – возмутился великий князь.

– Ваше высочество, – продолжал Булгаков, – изволили сказать: «Калоши, на гауптвахту!» – я и отнес их на гауптвахту!

Ну что ж, великий князь за остроумие помиловал ослушника.

В другой раз Булгаков шел не в каске, а в фуражке; великий князь, ехавший навстречу, тотчас начал подзывать его к себе, но тот, сделав фронт, пошел дальше. Михаил Павлович приказал поворотить свою лошадь и, нагнав Булгакова, закричал:

– Булгаков, я тебя зову, куда ты идешь?!

– Ваше высочество, – отвечал Булгаков, – я иду на гауптвахту.

Да, люди были несовершенны… Михаил Павлович никак не мог с этим смириться.

Ах, кабы случаев непослушания не случалось вовсе! Кабы все были одинаково безупречны! Кабы все были одинаковы! Самым счастливым временем в жизни Михаила Павловича было то, когда он исполнял следующий приказ своего брата-императора: «Желая ознаменовать особое мое благоволение к тем нижним чинам Лейб-гвардии, которые на Отечественной войне показали свое мужество и во все продолжение их верной службы до самого истечения срока отличали себя усердием, я признал за благо учредить из них при Дворе моем особую роту под названием Дворцовых Гренадер, с тем, чтобы они были обеспечены в своем содержании на всю жизнь и чтобы служба их состояла только в полицейском надзоре во Дворцах, где будет мое пребывание». И Михаил Павлович постарался! Из всех полков Лейб-гвардии были выбраны рослые красавцы, кавалеры многочисленных наград, ростом не ниже двух аршин, девяти и пяти восьмых вершка[15].

Более всего было набрано гренадер из полков старой гвардии: Семеновского – семнадцать человек, Преображенского – восемнадцать, Измайловского – двадцать шесть. Всего первый набор роты составил 120 гренадер.

Но, к несчастью, всю Россию и даже столь небольшую часть ее, какую составляла армия, выстроить по ранжиру было невозможно, всяк норовил переделать святое понятие воинской дисциплины на свой салтык, и случаи этих «салтыков» случались слишком часто и так портили настроение великому князю, что после этого перепадало порой и невиновным… что имело иной раз даже и государственное значение, чего, к несчастью, уразуметь никто не мог, ибо мы не наделены даром божественного предвидения.

Так вот вышло и тем осенним вечером, когда Михаил Павлович взял да и заглянул на огонек в Зимний дворец в ту пору, когда принц Карл Прусский вздумал устроить домашнюю танцевальную вечеринку в честь своей сестры, русской императрицы.

Что этому предшествовало?

Смотр на Семеновском плацу. Одно из любимейших занятий великого князя! Все по ранжиру стоят, маршируют, мундиры вычищены, сапоги блестят… И вдруг своим острым глазом Михаил Павлович увидел заплатку на рукаве какого-то солдата.

Кликнул офицера. Тот подбежал, вытянулся, отдал честь.

– Что это?! – спросил великий князь, возмущенно тыча пальцем в рукав. – Дыра?!

– Никак нет, ваше высочество! – отчеканил офицер. – Это заплатка!

– Дыра! – воскликнул великий князь.

– Заплатка, ваше высочество! – спорил офицер. – Как раз затем, чтобы не было дыры, которую ваше высочество изволили заметить!

– А я вам говорю, что это дыра!

– А я имею честь докладывать вашему высочеству, что именно затем и заплатка, чтобы не было видно дыры!

Да, очень остроумно… однако не всегда остроумие поощрялось великим князем. Не повезло острослову на сей раз! Этот спор стоил ему мундира и звания, а настроение Михаила Павловича было безнадежно испорчено.

Надо немедленно поехать к брату и поговорить с ним об усилении дисциплины в войсках. Забыли, забыли люди, что такое исправная служба! Разболтались! Вольнодумцы! Проклятущее эхо проклятущего декабря двадцать пятого года! Никакого порядка! Да как они смеют?! Это же просто вообразить невозможно, чтобы во времена, скажем, батюшкины, императора Павла Петровича, какой-нибудь офицер мог спорить с братом императора!

Тут же Михаил Павлович вспомнил, что это было невозможно прежде всего потому, что брата у Павла Петровича не имелось. И вообще, батюшка был, конечно, с чудачествами… Круглые шляпы запрещал носить, вальс танцевать…

И правильно делал! Михаил Павлович всех этих музыкальных круговращений терпеть не мог. Сам он танцевал неважно, да и ладно, у него другая стезя в жизни, есть дела поважней, чем под музыку кружиться. Да и что это за музыка – вальсы? То ли дело – марши!.. А больше всего его бесило то, что из офицеров, его офицеров делают паркетных шаркунов.

На каждый бал непременно приглашают – и ради чего? Чтобы весь вечер знай кружили в вальсах или гоняли в кадрилях с разными дамами. Чтоб ни одна дама не сидела под стеночкой!

Да и пусть сидят, коли рылом не вышли, коли кавалеры не приглашают их по доброй воле!

Как-то раз Михаил Павлович выразил свое возмущение невестке, Александре Федоровне: офицеры, мол, для другого учены и в армию взяты!

А она только плечиками пожала и заявила, что приглашение на императорский бал должно считаться честью, и брату императора негоже это понятие превратно толковать.

– Правильно, честью! – воскликнул Михаил Павлович. – А у нас что творится?! Вам следовало бы этими приглашениями поощрять их усердие и успехи в военной службе. Ведь, главное дело, что получается? Флигель-адъютанты и кавалергардские офицеры почти всегда и везде званы и вынуждены танцевать напропалую чуть ли не на каждом балу; конногвардейских много; прочих полков можно назвать наперечет, а некоторых мундиров, например, гусарского, уланского и большей части пехотных гвардейских решительно нигде не видать. Вот ведь как бывает! Иных не замечают, а иным и служить недосуг! Вы приглашаете офицеров на балы по способностям к танцам! Я этого не желаю!

– Но если на балах не будет хороших танцоров, – возразила императрица, – не будет и дам. А значит, не будет и балов!

Михаил Павлович буркнул – невелика, мол, потеря, но императрица сделала вид, что не услышала его последних слов.

С этими мыслями Михаил Павлович явился в Зимний и сразу направился в кабинет брата. И что же? На полпути он услышал музыку! Вальс, вальс, вальс… Этот, как его, Штраус небось! Олли и Мэри сейчас по этому Штраусу с ума сходят: Карл, брат Александрины, научил их играть на рояле вальсы Лайнера и Штрауса в венском темпе, они, по рассказам брата, знай сидят за роялями. А что это здесь происходит? Гремел духовой оркестр – правда, небольшой, но весьма полнозвучный. Если бы был объявлен бал, Михаил Павлович, конечно, знал бы.

– Что там? – спросил он адъютанта. – Немедленно разузнай и доложи.

И остановился, не доходя до залы, откуда звучала музыка, и каждый раз морщась и несколько даже отшатываясь, когда волны мелодии накатывали на него.