зеваки ушли с набережной, такой дым валил из окон и так далеко летели искры. И все же здесь зрелище пожара казалось не столь страшным, как со стороны площади. А несколько рядов окон вообще были темны, в них даже стекла не вылетели – видимо, они не были еще затронуты пожаром.
– В ее комнате нет огня! – обрадовался Россетти. – Я же говорю, я мог бы туда пробраться.
– Дорогу знаете? Не заблудитесь во дворце? – спросил Гриня.
– С ума сошел, парень? – обиделся Россетти. – Да я как свои пять пальцев…
– Тогда идите за мной.
Он бросился к стене дворца, к дверце, которую издалека рассматривал столько раз, что мог найти ее с закрытыми глазами.
Конечно, она была заперта. Гриня с силой ударил ногой в замок, еще раз…
Россетти только ахнул за спиной.
Дверца распахнулась.
Перед глазами плавала мутноватая пелена, однако дым был не так уж силен в этой части здания.
– Бегом! Вперед! – подтолкнул Гриня замешкавшегося камергера, и они кинулись к лестнице.
На втором этаже начиналось преддверие ада. Они бежали анфиладами комнат, и Гриня старался не думать о том, что будет, если Россетти собьется с дороги.
Издали доносился треск – за стенами бушевал огонь.
Что-то загрохотало за спиной – Гриня обернулся и увидел, что обвалилась деревянная панель, и из образовавшегося отверстия рванулось пламя.
«Назад-то пройти сможем ли? – мелькнула мысль. – Эх, дай Господь Бог да милостивый авось…»
– Сюда! – крикнул Россетти, оборачиваясь, и вдруг шатнулся, упал, попытался подняться, упал снова…
– Что такое? – подскочил к нему Гриня.
– Нога… что-то с ногой… подвернул… не могу идти… О, какая боль!
Гриня приподнял его, Россетти обхватил его рукой, вместе они протащились несколько шагов.
– Ну, этак нас поджарит быстрей, чем мы войдем, – сказал Гриня. – Подождите меня здесь, я сбегаю. Скажите только, которая комната и что нужно взять.
– Через две комнаты зал, пройдете через него, потом дверь с красной штофной обивкой, – сказал Россетти. – Это комната Марии Николаевны. Найдите зеркало, при нем столик. Возьмите все, что на нем лежит. А потом… потом вы вернетесь за мной?
– Спятил? – грубо крикнул Гриня. – А как иначе?
Россетти опустил свои черные глаза. Лицо его было влажно, губы кривились от боли и страха, но больше он не проронил ни слова.
Гриня кинулся вперед. Дым теперь сочился отовсюду, полз из-под обивки стен; Гриня бежал полузажмурясь, выставив вперед одну руку, а другой прикрывая лицо, кашляя и лишь изредка размыкая веки.
«Надо скорей, а то как бы не задохнулся камергер-то!» – подумал тревожно и быстрей заработал ногами.
Все! Красная дверь! Вот сюда!
Влетел в комнату, кинулся было к окну, чтобы открыть его и глотнуть воздуха, да вовремя вспомнил слышанное в толпе: когда отворили окна в самом начале пожара, свежий воздух дал пищу огню и тот забушевал сильней.
Он хотел было оглядеть комнату, где жила царевна, однако предметы выступали из дымной пелены темными признаками. Можно было только угадать очертания большого шкафа, алькова, кровати, столика около нее.
Маша была здесь? Нет, царевна! Она лежала здесь, лежала…
Гриня двинулся было к кровати, словно в сбывшемся сне, но вдруг замер. Ему почудилось, будто где-то неподалеку взревело изголодавшееся чудовище. Да ведь это огонь идет… идет сюда!
Нет времени стоять здесь столбом и предаваться безумным мыслям! Если он хочет еще хоть раз увидеть Машу… или царевну, все равно, надо бежать!
Ринулся к зеркалу, сгреб что-то, что там лежало на столике, не видя, шкатулочку, что ли, вроде еще махонькую вазочку, да невесть что еще, – и назад, в коридор.
Какие же длинные тут коридоры, во дворце!
Воздуху уже почти не было, он хрипел, слезы лились из глаз.
Рев наступающего пламени становился все громче.
Вдруг показалось, бежит как-то долго, а Россетти все нет. Уж не пробежал ли мимо?! А может быть, бедолага задохнулся в дыму?
– Россетти! – прохрипел Гриня и ушам не поверил, когда услышал ответный хрип почти у ног своих:
– Я здесь! Вы нашли?
– Нашел, держи, прячь в карманы и давай деру!
Россетти дрожащими руками совал в карманы всю эту драгоценную мелочь. У Грини и мысли не мелькнуло спросить, что это и стоило ли оно того, чтобы рисковать жизнью. Стоило, если это принадлежало Маше… царевне… мысли путались, дыхание прерывалось…
– Все? Прибрал? Ничего не потеряешь? Ну, давай Бог ноги!
Он рывком поднял Россетти, прислонил к стене, повернулся к нему спиной:
– Держись за мою шею, только на глотку не дави.
И, согнувшись в три погибели, побежал… нет, побрел по коридору как мог скоро. Самое главное было теперь не заблудиться, и раз или два, когда дым становился особенно густ, Гриня сбивался-таки с пути. Утыкался в углы комнат, но с помощью Россетти, который и впрямь знал дворец как свои пять пальцев и не столько видел в дыму, сколь чувствовал, где они находятся, отыскивал все же верную дорогу.
И вот наконец лестница.
Скатились по ней, уже не чуя ног… осталось пробежать совсем чуть-чуть, как вдруг порывом ветра распахнуло дверь, ведущую на улицу, и тотчас пламя рванулось из всех щелей. Вмиг Россетти и Гриня оказались словно бы в огнедышащем жерле.
Видеть уже было невозможно, Гриня брел вслепую, с трудом волоча Россетти, который, похоже, лишился сознания, потому что больше не держался за Гриню, а безвольно сползал на пол.
«Если уроню его, уже не смогу поднять и сам не поднимусь…»
Вот забрезжило впереди – дверь! Чья-то темная фигура выросла перед ним – пожарный!
– Сюда! Здесь люди! – крикнул он наружу и кинулся к Грине.
Тот молча передал ему беспамятного Россетти.
Пожарный проворно выволок его вон. И вдруг пламя заглянуло в лицо, прильнуло на миг… Гриня шатнулся, падая, закричал мучительно, схватился за косяк двери, но тут ноги ему отказали, а в груди не хватило дыхания. Он сполз на пол и больше не поднялся.
К шести часам утра огонь охватил уже весь дворец, и борьба с ним продолжалась только с той стороны, где находился Эрмитаж. Оба перехода в музей были разобраны, дверные проемы наглухо заложены кирпичом, так же, как и обращенные к дворцу окна конюшни и манежа. Все средства борьбы с пожаром были сосредоточены теперь на этом участке. Спешно возведенную глухую стену, за которой находились сокровища Эрмитажа, непрерывно поливали из брандспойтов. Другие пожарные трубы ослабляли огонь в помещениях дворца, обращенных в сторону музея. Обожженные, измученные пожарные руководили также добровольцами – трубниками из горожан и, главным образом, из гвардейских солдат. Солдаты были основной силой, качавшей ручные помпы, которые подавали воду из бочек, беспрерывно подвозимых от прорубей на Неве и Мойке. К рассвету хмурого декабрьского дня появилась надежда, что Эрмитаж удастся отстоять.
За раскаленными массивными стенами дворца то замирало и падало, то вновь вспыхивало пламя. На прилегающих площадях, охраняемых сменявшейся два раза в сутки цепью солдат, сновали люди, осматривая, сортируя, разнося на руках и развозя на лошадях по временным хранилищам спасенные от огня вещи.
Когда Мэри проснулась утром в Аничковом, она не поверила глазам – перед
