Мария Степановна послала Анастасии Ивановне акварель Волошина:
«С любовью и нежностью милой Асе из Максиного гнезда и мест, где ты росла, познавала. От всех тех, кто тебе был дорог: от Макса, Пра и меня приими самое лучшее, что мы могли дать. 7 ноября 1974 Коктебель. М. Волошина, Маруся».
Мне Мария Степановна тоже подарила акварели — три. Сделала надписи, чтобы не подумали, что они украдены. В ее доме посетители воровали книги из библиотеки.
На акварели «Дорога к морю» написанной 27 сентября 1927 года, сделала надпись:
«Милому Вите. И неси в мир Макса, а остальное все знаешь сам. М. Волошина. Коктебель. Дом поэта. Сочельник 1973 г.».
На акварели 1928 года написала:
«Вите Мамонтову с самыми добрыми чувствами. Улыбку Макса. — Неси в свои странствия странствий лучшее из наваждений земли. М. Волошина, Дом поэта. Коктебель, 1971 г.»
На акварели, написанной в сентябре 1931 года, под названием
«Дремлют под розовой, полной луной
Нагроможденья холмов и заливов»,
написала: «Милому Виктору. С сердечной нежностью. М. Волошина. Коктебель. Осень 1966 г.».
В ноябре 1971 года Мария Степановна приехала на выставку акварелей Волошина в Москве. Простудилась. Узнав об этом, я приехал навестить ее. Она мне подарила альбом акварелей «Пейзажи Максимилиана Волошина» — двенадцать цветных репродукций в папке. Надписала: «Милому Вите с радостью и нежностью. М. Волошина. Москва 1971 г. 30. XI».
Весной 1976 года, узнав, что Мария Степановна больна, Анастасия Ивановна приехала в Коктебель помочь ей. 16 мая она написала мне в Москву: «Сегодня Марии Степановне стало плохо (часто падает) — вызвали скорую, потом врач, уколы, давление 220 на 90, рвота и тошнота, гипертонический криз. Лежит. К концу ли идет Маруся? Неясно. Падения участились. Ослабла. Я сидела возле нее, говорила тихо молитвы. Она мне:'Не шепчи!'. Молитесь за нее, Витенька, Ваша молитва дойдет. Когда в себе, не смиряется:'Я не чувствую, что грешна'. И чтобы если конец близок — то светлый бы. Артос и Вашу святую воду до криза принимала».
Летом Анастасия Ивановна снова пишет мне: «Мария Степановна очень слаба после четырех падений головой об пол, в кровь. В больнице. Уже совсем не может ходить одна. Но горда и раздражена и теперь молится:'Господи, за что Ты меня так мучаешь?'
На мое ей, что это слово Мефистофеля, что надо каяться:'Я не чувствую, что виновата'. Артос и святую воду при мне с утра приняла. Молитесь о ней, Витенька».
25 октября 1976 года в присутствии А. И. Цветаевой Мария Степановна отметила 89–летие.
В последующие дни здоровье ее стало сильно ухудшаться. 15 декабря в 17:00 потеряла сознание. Доктор Н. С. Левченко констатировал отек мозга. 17 декабря в 10 часов утра, не приходя в сознание, скончалась.
Тело Марии Степановны лежало в комнате первого этажа. Я всю ночь сидел возле гроба, читал Псалтирь. Было ощущение покоя, неземной тишины. Невещественный свет.
20 декабря были похороны. Среди выносивших был и я. Гроб до могилы несли на полотенцах. Он словно плыл по воздуху. Когда все восходили на холм, встретили большое стадо овец.
Похоронили Марию Степановну на горе Кучук–Енишар рядом с Максимилианом Волошиным. Провожавших было 27 человек из самых разных мест страны.
14 января 1977 года в газете «Литературная Россия» появился некролог, подписанный В. Катаевым, М. Шагинян и другими писателями:
«Мария Степановна была не только хранительницей наследия Волошина, но и чудесным экскурсоводом–просветителем в Коктебеле, поддерживавшим давние литературные традиции этого места. Человек большой судьбы, самобытная личность, стоический редкостный характер, горячий патриот — такова была Мария Степановна».
Дом поэта осиротел без Марии Степановны и Максимилиана Александровича.
Но здесь еще живет их доступный дух. Посетители это реально чувствуют. Поэтому, как говорил М. А. Волошин о своей мастерской в стихотворении «Дом поэта»,
И снова человеческий поток
Сквозь дверь ее течет, не иссякая.
Таков нам подобает архиерей..
Во время гонений на Церковь я вынужден был в 1980 году в июле месяце, на день апостолов Петра и Павла, покинуть Почаевскую Свято–Успенскую Лавру, куда я был принят послушником и желал остаться там навсегда. Но у Господа были другие планы обо мне.
Я приехал в село Ракитное к старцу Серафиму (Тяпочкину), который служил в Свято–Никольском храме, куда часто приезжал владыка Леонид. Отец Серафим был духовником владыки. Владыка Леонид и сам был духовником старца — отец Серафим желал всегда открыть душу любимому архипастырю.
Я рассказал отцу Серафиму, в каком положении нахожусь: изгнан, ни работы, ни прописки, власти в любой момент могут обвинить в тунеядстве, что грозило известными последствиями. Отец Серафим после беседы со мной сказал: «Поезжайте в Ригу к владыке Леониду, он будет вам как отец». Дал письмо, в котором написал обо мне, благословил, поцеловал, и вот я уже в Риге, в Троице–Сергиевом монастыре, в покоях архиерейского дома владыки.
Владыка решает меня рукополагать. Я понимал, какие препятствия могут возникнуть. У меня высшее образование, степень кандидата филологических наук. Но владыка взял на себя смелость — продвигать мою кандидатуру через все препоны. Он отправляет меня в Спасо–Преображенскую пустыньку, подальше от глаз властей, а сам начинает готовить мое рукоположение.
В Пустыньке я не только молился, но и трудился. Нужно было вокруг Спасо–Преображенского каменного храма положить бетонные плитки. Я быстро научился работать на бетономешалке, заливал раствором ячейки будущих плит, утрамбовывал их; работа удалась. И когда я сейчас приезжаю иногда в Пустыньку и хожу по этим плитам, вспоминаю то время и владыку.
На престольный праздник Пустыньки — Преображение Господне — приехал владыка Леонид. После причащения, когда я подошел целовать крест, сказал мне: «Ждем положительного результата». В ожидании пребываю до Успения. Накануне праздника после причащения алтарница, старенькая монахиня Нектария, говорит мне: «Владыка просит вас приехать к нему».
В Риге владыка сообщает мне, что 31 августа, в воскресенье, в Свято–Троицком кафедральном соборе он будет рукополагать меня во диакона.
Неделю я служил диаконом, а 7 сентября владыка рукополагает меня во иерея. Тепло поздравил меня перед всем народом, а затем сказал: «А наставление — в проповеди». В тот день на службе читался отрывок из послания к Коринфянам. Владыка, повернувшись ко мне, сказал: «Вы гонимы, но не оставлены», то есть он предвидел все тернии моего пастырского служения в тяжелых условиях гонения на Церковь. «Не оставлены…», — то есть Бог защитит тебя, и я буду всегда молиться о тебе. И я реально чувствовал эту молитву владыки, и сколько раз она помогала мне.
Через год, 12 февраля 1982 года владыка постриг меня в монахи в своем домовом храме преподобного Серафима Саровского с именем Виктор. Отец Серафим (Тяпочкин) просил владыку дать мне имя Мелетий, святителя, мощи которого находятся в Харьковском кафедральном соборе, но владыка оставил мое имя.
Владыка Леонид был назначен архиепископом Рижским и Латвийским в 1966 году. Он нес свой архипастырский подвиг в очень трудное для Церкви время, время господства атеизма и воинствующего материализма. Многие храмы были разорены или закрыты, а кафедральный собор, в котором служил до войны архиепископмученик Иоанн Поммер, по повелению Фурцевой был закрыт и превращен в планетарий. Власти намеревались закрыть Рижский Свято–Троицкий женский монастырь. Воля чиновников атеистического государства вторгалась в каноническую жизнь Церкви чуть ли не законодательным
