Михаил Викторович: Александр Александрович, как вы оцениваете вероятность того, что в ближайшем обозримом будущем, в период до двадцати лет произойдет европейская катастрофа, после которой соотнесенность с Европой в любом отношении: экономическом или в плане поиска ценностей — теряет значительную часть смысла, и мы можем оказаться в несколько противоестественном положении хранителей каких-то погибших или полупогибших ценностей?
Аузан: Наверное, я отвечу так же, как ответил Людмиле Вахниной по поводу России: я не чувствую большой вероятности наступления Апокалипсиса в Европе или Америке, или даже в Китае, хотя должен сказать, что там, по моему мнению, нарастает серьезный внутренний кризис. Есть у меня некоторые основания так считать. Так что, когда мы примеряем к себе китайскую модель, то вопрос не только в том, где взять столько китайцев, но еще и в том, как сама модель дальше будет жить.
Это не означает, что европейские образцы остаются единственными или лучшими. Там и внутри есть определенное разнообразие. Я вообще не склонен считать, что есть одна дорога правильная и четыре неправильных. В родной для меня и не чуждой вам, Михаил Викторович, институциональной экономической теории это называется методом дискретных институциональных альтернатив. Всегда есть несколько путей движения, способов движения. Каждый из них связан с определенными выгодами и издержками. Кроме того, выбирают эти пути разные люди, которые имеют разное представление о том, что хорошо, что плохо; что желательно и что нежелательно. Мир устроен в этом смысле достаточно альтернативно.
Я не думаю, что правильной является схема, когда мы говорим, что эта дорога, пожалуй, идеальна, а остальные мы даже не будем рассматривать. Даже из безвыходного положения, как известно, есть по меньше мере два выхода: плохой и очень плохой. Мы их не рассматриваем только потому, что психологически не желаем их рассматривать. Но альтернативы существуют всегда.
Для меня, во-первых, пока совершенно не очевиден европейский выбор России. Это один из вариантов. Я не знаю, насколько он реализуем, и понимаю, что на сегодняшний день мы находимся дальше от этого выбора, чем пять лет тому назад.
Во-вторых, есть другие варианты, которые надо взвешивать. Наверное, есть варианты, которые мы еще не видели. Если все сказанное было воспринято как европоцентричность, то это скорее мои эстетические предпочтения, потому что мне вот здесь нравится, я считаю, что это европейская стилистика. Ну нравится мне здесь. Но это эстетический выбор, а не аналитический.
Гражданское общество и гражданская политика
Виталий Лейбин. В гостях у нас сегодня Александр Александрович Аузан с третьей лекцией из блистательной трилогии об экономике гражданского общества, точнее, - об институциональной экономике. Мне кажется важным заметить, что Александр Александрович не только один из ведущих и самых интересных экономистов России, но еще и успешный общественный деятель. Поэтому тут, с одной стороны, рациональный разговор о гражданском обществе, а с другой стороны, разговор практический.
Александр Аузан. Спасибо. Добрый вечер, уважаемые друзья. Прежде всего, я хочу повиниться и сказать, что я завершаю трилогию не той лекцией, которую обещал. В декабре я сказал, что следующая лекция будет посвящена способам развития гражданского общества, и я действительно искренне хотел сделать такую лекцию. Но сегодня предлагаю вашему вниманию совершенно другую тему, связанную с гражданским обществом и с политикой. Почему я переменил планы? Потому что ошибся в прогнозе. Честно сознаюсь, я должен был предвидеть, что события, из тех предпосылок, о которых я говорил, будут развиваться вот таким образом. Но не предвидел. Давайте чуть-чуть с этим разберемся, такая небольшая преамбула, а потом я перейду все-таки к изложению того, что я назвал “гражданское общество и гражданская политика”. Кстати, я сразу прошу прощения у всех присутствующих, которые отдельные фрагменты этих суждений слышали. Но эта композиция исполняется впервые.
Итак, 2005 год сильно отличается от 2004-го. Для меня лучший образ 2004-го года сформулировал Геннадий Зюганов, выступая по “Эху Москвы”. Он сказал: “Такое ощущение, что все кругом заасфальтировано”. Продолжая этот образ, я бы заметил, что в 2005-ом году у меня ощущение: как обычно в России асфальт положили на неподготовленную почву, и он трескается всюду. Это не означает, что его не латают, но он трескается. И надо понять, почему это происходит так. Это можно было предвидеть. Я говорил, что в России с 2003 года произошла мощная регенерация традиционного для России вертикального социального контракта, и не отказываюсь от этого вывода. Но давайте посмотрим, что происходит с этим вертикальным социальным контрактом, который есть основа авторитарных тенденций в российской жизни. Что с ним происходит, и почему с ним происходит то, что происходит теперь.
Авторитаризм может быть устойчив и силен, вообще говоря, не в любом варианте. Есть всего несколько вариантов (я бы сказал - два с половиной), при которых авторитарный режим или, говоря нашими терминами, вертикальный социальный контракт может быть устойчив.
Первый вариант – когда гарантируются права собственности, при этом отбираются многочисленные политические и гражданские права, население удерживается, проводятся болезненные либеральные экономические реформы под лозунгами будущей эффективности с призывами: “потерпеть надо!” А кто не хочет потерпеть, тот испытывает на себе силу авторитаризма. Такой пиночетовский вариант. Я думаю, что некоторые хотели такой вариант в 2000, в 2001 году, но после того, как началось дело ЮКОСа, стало понятно, что он не реализуется. Гарантии прав собственности нет.
Второй вариант, популистский – когда не гарантируются права собственности, но зато есть социальные гарантии: собственность активно перераспределяется, справедливость важнее эффективности… Казалось, что это будет вариантом устойчивости вертикального контракта в России, но после того, как была проведена монетизация льгот, стало понятно, что и этого варианта не будет.
Теоретически есть еще один вариант – инвестиции в силовые органы и опора на них. В общем-то инвестиции идут, если посмотреть на цифры бюджета 2003 – 2004 гг. Но этот вариант, я бы сказал, промежуточный, потому что он может быть устойчивым и успешным только в случае успешной и плодотворной внешней агрессии, но я как-то не вижу, где может такая успешная внешняя агрессия произойти. И уж очень неэффективны сами силовые органы, а реформировать их теперь практически невозможно. Никто не пробовал реформировать пол, на котором стоишь, - это довольно трудная задача.
В итоге получилось, что авторитарный режим в России не нашел устойчивого варианта социального контракта. Почему? Вот это и надо было предвидеть. Дело не в том, что кто-то чего-то не додумал. Дело в том, что если (а это видно по многочисленным фактам), доминируют малые распределительные группировки воздействия на власть, то не будет никакого устойчивого варианта авторитаризма. Как они играли в ЮКОС на бирже летом 2004-го года, так сыграли в фармацевтический рынок при монетизации льгот в 2005-ом году. Это группы с коротким горизонтом мышления. Им важно снять свои сто миллионов при разрушении 50 миллиардов. Поэтому когда мои коллеги-экономисты спорят, остановят реформы, или они пойдут дальше, я говорю, что меня волнует третий вариант, что реформы могут пойти с разбойничьим посвистом. Реформы не те, которые реализуют некоторый комплексный план, а те, которые приносят доходы вот этим мышам вокруг престола, небольшим распределительным группировкам, которые мы даже иногда в лицо не знаем. Исходя из этого, мне кажется, что то, что асфальт трескается, - это достаточно закономерно. А значит более актуальным становится вопрос о функциях гражданского общества на политическом поле (что я и называю гражданской политикой), по этой теме я и предлагаю вашему вниманию лекцию.
Как я буду рассказывать то, что буду рассказывать. Во-первых, эта тема в известном смысле уже осознана. Обратите внимание, что есть уже и некоторая позиция власти и оппозиции в отношении политического использования гражданского общества. Я бы подзаголовком к лекции взял тему “Золушка на политическом балу”. Власть говорит примерно так: “У меня тут на кухне есть замечательная девушка, и, между прочим, каждая кухарка при необходимости может управлять государством. Мы для нее даже
