На Аэропорт роад ее излюбленное место было занято каким-то белым ООНовским пикапом с мешками в кузове, с сорго, что ли. Если бы это были местные или не дай бог полицейские — она просто проехала бы дальше, потому что с первыми объясниться не смогла бы, а от вторых надо просто держаться подальше. Но это были ООНовцы, они в обязательном порядке знают английский язык. Мало того — мелькнула мысль, что вот сейчас и можно будет познакомиться с кем-то из ООН, чтобы выяснить, нельзя ли вернуться в Штаты или просто выехать в какую-либо цивилизованную страну ООНовским транспортом.
И она решительно нажала на клаксон
Подполковник Басецкий спокойно, не нарушая никаких правил и выдерживая скорость движения уличного потока — свернул на Аэропорт роад, ближайшую дорогу, ведущую прямиком к международному терминалу. Посмотрел на часы — осталось чуть более пятидесяти минут. Пятьдесят минут для того, чтобы выйти из-под удара, зона сплошных разрушений будет примерно километр — но и тем, кто дальше — тоже не поздоровится. Надо будет поймать машину или сесть на какой-нибудь автобус… нельзя оставаться в городе. Можно добраться до объездной и там попроситься автостопом, только заранее снять ООНовский значок.
В его кармане был пистолет, он прятал его вне дома и, выезжая на дело — забрал. Стандартный советский Макаров, привычный как носки или фуражка, такой он носил на поясе больше двадцати лет. Не поделка местных пакистанских оружейников — а трофейный, снятый с убитого советского офицера в Афганистане, больше ему здесь взяться было неоткуда, мы в Пакистан оружие не поставляли. Из него он стрелял как и все советские офицеры, то есть более-менее. Если его остановят — он не будет оказывать сопротивления до тех пор, пока полицейские или военные не захотят обыскать машину или его самого, правила, предусмотренные в мандате ООН, запрещают делать это и если они это сделают — это будет нарушением закона. Патрон в патроннике, предохранитель снят — если они это сделают, то он выхватит пистолет и попробует убить столько пакистанских полицейских, сколько сможет. Потом убьют его, наверняка убьют и так будет лучше — чем сгореть в атомном пламени. Потом вызовут старших, перестрелка и убийство сотрудника ООН это чрезвычайное происшествие и они не тронут машину до приезда криминалистов и старших по званию полицейских офицеров. А когда они приедут — то будет уже все равно, разверзнется ад и свершится тризна. Тризна по его дочери и по всем убитым в Афганской войне.
Он ехал по улицам Пешавара, и смотрел по сторонам. На улицах были люди. Их было много, чуть ли не больше, чем в Москве, люди были бедные и передвигались в основном пешком. Очень много молодежи… он никогда нигде не видел столько молодежи. Рикши… трехколесные мотоциклы с огромными грузовыми тележками сзади, такие же, но с пассажирскими — как дешевое такси, и их тоже полно. Шум, гам. Все женщины в парандже.
Он прекрасно знал, что будет. Смотрел фильмы вместе со всеми остальными офицерами в рамках занятий. Их сгоняли в клуб и включали учебный фильм с грифом совершенно секретно, потом была проверка личных противогазов и зачет по РХБЗ. За несколько сотен метров от эпицентра — зона сплошных разрушений, километра три — пятидесятипроцентные разрушения. Аэропорт накрывается с гарантией. Ударная волна как основной поражающий фактор, дальше — высокая температура, в зоне сплошных и пятидесятипроцентных разрушений — выше точки воспламенения. Он видел в фильме, как от людей остаются только черные тени на стенах, как трактористы в противогазах разгребают завалы, висел трупы с серой кожей. Все это было настолько далеко от него, что офицерские занятия по РХБЗ казались блажью командования. Никто из них не верил в войну — американцы не идиоты, нажмешь кнопку и сгоришь сам, вот и все. Худой мир лучше доброй ссоры.
Он сам служил так, что ему не приходилось сталкиваться с американцами и с войсками НАТО — но офицеров, которые служат в престижной ГСВГ он знал, и знал, что к НАТОвцам они относятся с уважением. Он подозревал, что точно такое же уважение испытывают к ним и НАТОвцы, может быть этого не показывают — но достойного врага всегда уважаешь, хотя бы потому что без достойного врага невозможна достойная победа. А если служить не ради достойной победы — то ради чего вообще тогда надевать форму?
А вот что делать с этими?
С теми, кто четвертует пленных и выкалывает глаза раненым? С теми, кто закопал пленного солдата по шею в землю и испражнялся на него, пока тот не задохнулся в дерьме? С теми, кто так ненавидит нас, что готов умереть сам, только чтобы убить и нас. С теми, кто убивает детей, чтобы устрашить взрослых?
Эти, которые идут по улице — сказал ли хоть кто-то из них слово против жестокостей джихада?
И чем отличается восемнадцатилетний пацан, сгоревший в бензовозе у Саланга от восемнадцатилетнего пацана, который сгорит в атомной топке?
Да ничем.
Нет здесь невиновных, нет здесь гражданских. Все они воюют, весь народ воюет, все мусульмане воюют. Значит, все должны отвечать. Сначала они взорвали кинотеатр, потом они взорвали бомбу у посольства, они обстреливают ракетами городок советников, стараясь попасть по площадке, где играют дети? Кто-нибудь из них, делая это, задумался о своих женщинах и детях в одном из лагерей близ Пешавара?
Нет? А стоило бы.
Нет здесь невиновных. Все — ответят.
Найдя место у тротуара — кажется, здесь разрешена была стоянка — он ювелирно втиснул туда свой пикап. Заглушил двигатель. Посмотрел на часы.
Все, пора.
В этот момент, откуда-то из-за плеча пронзительно и неприятно заверещал клаксон.
Дженна Вард увидела, как мужчина лет сорока, роста выше среднего, в брезентовой куртке — ветровке со знаком ООН вышел из-за пикапа и направился к ее машине. Правую руку он держал в кармане — и неприятное предчувствие кольнуло ее где-то под ложечкой. Она приоткрыла дверь потому, что ветровое стекло не опускалось.
— Да, мэм?
Эй! Может, вы меня подвезете? Будете любезным до конца? У вас же есть машина!
Здесь есть две машины, возьмите одну из них!
— Вы?!
Журналистка сама не поняла, как сказала это. Но сказала
Да человека, мужчина и женщина смотрели друг другу в глаза — и ничто в мире не могло прервать воцарившегося молчания. Кроме разве что — ядерного взрыва…
Подполковник потянул дверь машины на себя
— Подвиньтесь.
Они выехали за город, поехали по объездной. Потом выехали на федеральную дорогу. Они ехали на север, в сторону Малаканда и на дороге было много военных машин, но проехать можно было.
Отъехав от города километров на семь — восемь — подполковник внезапно свернул на какую-то стоянку рядом с дорогой, остановился. Рядом были горы, было видно, что в воздухе много самолетов, и военных, и гражданских. Им было хорошо видно — они стояли у самой дороги.
— Кто вы? — спросила Дженна Вард — зачем мы остановились?
— Сейчас… — подполковник посмотрел на часы.
Самый первый момент, момент срабатывания ядерного взрывного устройства — почувствовали все, это потом говорили многие, те, кто был на достаточном расстоянии, чтобы выжить. Ничего пока не было видно, ничего не было слышно — но все как-то разом почувствовали, что что-то не то.
Осознать никто не успел — через миллионную долю секунды была вспышка. Это была ослепительно яркая вспышка, по яркости сравнимая с вспышкой фотоаппарата или огнем электросварки — но масштабами она превосходила их в десятки, сотни раз — и эта вспышка озарила горизонт и небо нереально
