ярким, ослепительным светом. От электромагнитной вспышки выключились все электроприборы в радиусе нескольких километров. Потом пошла ударная волна, это было похоже на обычную волну в океане, только распространялась она от одной точки, эпицентра взрыва и была она серо-бурой. На месте эпицентра вспух большой, черный нарыв диаметром в несколько сотен метров, он рос все выше и выше. Потом он прекратил расти вширь и начал расти в высоту, а шляпка его все истончалась. На земле бушевали пожары, загорелось все и разом, дома, машины, идущие по улицам люди, военный и гражданский сектор аэропорта, самолеты — все. Но с расстояния в двадцать с лишним километров, на которые отъехал полковник, смотреть на это было почти безопасно, просто горизонт озарила вспышка, потом подул теплый ветер, и они, подполковник Советской армии и американская независимая журналистка увидели растущий на горизонте атомный гриб.
— Вот и все — сказал подполковник Басецкий по-русски
Дженна Вард с ужасом смотрела на своего попутчика. Несмотря на то, что она не знала русский язык — каким-то образом она уловила смысл сказанного.
— Зачем… — наконец выдавила из себя она — зачем… ты это сделал? Там же… там же люди… просто люди…
Подполковник мог ее убить. И должен был убить. Но не убил. После того, как месть свершилась — он чувствовал в себе потребность поговорить с кем-то, хоть с одним живым человеком. Месть свершилась, оставив в душе пустоту и отвращение ко всему миру…
— Простые люди… У меня была дочь. Эти простые люди… они убили ее. Просто за то, что ей было восемь лет, у нее были голубые глаза и светлые кудряшки. Пошла в мать. Она ехала в школу, а они взорвали мину и убили ее. Они хотели убить еще больше детей, они ждали автобус с детьми… но убили только ее.
— Это было в Кабуле?
— Да. Это было в Кабуле.
Дженна почувствовала, что попутчик не врет. Она слышала про недавний кабульский взрыв. Но это…
— И тебе… тебе дали атомную бомбу… чтобы ты…
— Никто мне ничего не давал.
— Но как…
— Так. Ты журналистка?
— Допустим — осторожно ответила Дженна
— Тогда сними то, что ты видела. Снимай всё… пусть все видят. И передай — я, подполковник Советской Армии Басецкий Владимир Викторович, объявляю им войну.
— Им? Кому — им?
— Всем. Простым людям, которые идут через границу и убивают детей. Тем, кто дает им в руки оружие и бомбы. Тем, кто освящает это, говоря, что джихад — от Аллаха. Всем этим людям — я объявляю войну.
Дженна ждала, что этот странный и страшный человек что-то скажет еще, как-то объяснит. Но он ничего не объяснил — просто хлопнул дверью машины и пошел в сторону гор…
Всем этим людям — я объявляю войну. Это звучало бы глупо — если бы не черный гриб, растущий на горизонте…
Всем этим людям — я объявляю войну.
Непослушными пальцами Дженна Вард достала из кармана на водительской двери небольшую кассету, вставила ее в видеокамеру. Она не знала, будет ли они жива через день, через два… как подействует радиация — но она знала, что должна это снять. Она вставила в камеру кассету, потом зарядила диктофон, прицепила на воротник маленький микрофон, чтобы вести репортаж без оператора. Повернулась… из машины снимать было неудобно, и она придумала — забралась в багажник и встала в нем в полный рост, направив объектив на горизонт.
Большой черный гриб рос на горизонте, она не видела места, откуда он растет, его ножка постепенно истончалась, а шляпка — наоборот чернела, наливалась тяжелой, грозовой чернотой. В облачной дымке образовалась ясно видимая дыра, белесые облака не соприкасались с черным грибом, в промежутке между ними было видно насмешливо-синее небо. Облака вокруг гриба — постепенно желтели…
Она нажала кнопку записи на диктофоне, потом на камере
— Я, независимая журналистка Дженна Вард из США веду свой репортаж из окрестностей пакистанского города Пешавар, где только что произошел ядерный взрыв…
Примерно в это же время, на территории секретного испытательного атомного центра в зоне племен — произошел еще один ядерный взрыв.
Наступала весна.
Холодный, пронизывающий ветер с утра утих, совсем весеннее солнце ласкало своими лучами серые, ноздреватые скалы. Но скалы эти были безжизненны, их склоны не давали урожая, не могли вскормить новую жизнь — и люди здесь не жили. Только иногда — одному ему ведомой тропой проходил одинокий путник или даже небольшой караван. Это и была — вся жизнь, какая здесь была вот уже несколько сотен лет.
На гладком, отшлифованном не водой, но постоянно дующим здесь ветром сидел старик. Тепло одетый, с длинным посохом, который был намного выше его самого, в аккуратной чалме, из-под которой выбивались пряди седых волос. Рядом с ним было небольшой мешок с нехитрой снедью, и одному Аллаху ведомо, сколько тут сидел этот старик. Минуту? Час? День? Больше? Этот старик так сливался с унылым местным пейзажем, что казался просто еще одним камнем.
Вдалеке, на горном склоне показались пастухи. Их было двое — крепкие, видимо купленные на пешаварском базаре ботинки, широкие штаны, меховые безрукавки, накинутые на плечи пуштунские шерстяные одеяла из шерсти овцы, с которыми можно спать на голых камнях, просто завернувшись в них. Перед пастухами — трусило стадо коз, примерно тридцать животных, белые, пегие, самые разные. Один из пастухов подгонял коз длинным, метра четыре шестом, умело управляя стадом, и не давая ему разбредаться, второй — шел рядом и пел какую-то местную, заунывную песню. У второго пастуха было оружие — старая, потемневшая от времени винтовка тридцать восьмого года выпуска, сделанная в Его Императорского Величества Королевском оружейном арсенале в Ишрапуре. На прикладе винтовки блестели шляпки гвоздей, по местной моде, второй же пастух, с шестом — на вид был безоружен.
Старик спокойно смотрел на приближающееся стадо, он был слишком стар и слишком беден, чтобы его грабить. Воистину, эти пастухи, у которых целых тридцать здоровых коз — состоятельные люди по местным меркам, зачем им грабить старика?
Когда до сидящего старика осталось с десяток метров — пастухи оставили своих коз, вышли вперед поприветствовать старика
— Ас салам алейкум ва рахмату Ллахи ва баракатух — сказал один из пастухов, вежливо поприветствовав старика полным приветствием
— Ва алейкум ас салам ва рахмату Ллахи ва баракатуху — таким же полным приветствием оказал путникам уважение старик.
— Айибуна, тайибуна, абидуна ли Рабби на хамидуна.[91] — сказал вооруженный пастух.
— Аллаху Акбар — ответил старик, подтверждая, что все чисто и можно спокойно говорить
— Его не было, товарищ полковник — сказал младший из пастухов по-русски — мы выждали все сроки. Он не пришел…
Тяжелое молчание повисло над склоном, нарушаемое лишь беспокойным блеянием коз
— Аль-хамду ли Ллахи аля кулли халин…[92] — наконец, вздохнул старик и добавил по-русски — тогда пошли…
