Италии…
— Бедный мой друг! Ты снова заговорил о рабах, — тоном сожаления сказал Лабиен, вспомнив пьяные разглагольствования Минуция во время вчерашнего застолья.
— Увы! — внезапно успокоившись, сказал Минуций и взял со столика кубок с вином. — В нашем споре мне отведена неблагодарная и зловещая роль Кассандры[165] — ее мрачные пророчества сбывались, но никто им не верил… Давай-ка лучше выпьем в честь добрых богов, и да защитят они нас от всех напастей!..
В тот момент, когда они оба осушили свои кубки, до атрия со стороны Форума донеслись протяжные звуки труб, сопровождаемые мощным гулом толпы.
Друзья вспомнили о триумфе.
— Однако, пора, — встрепенулся Лабиен. — как бы нам не пропустить дары Юпитера Феретрия.
— Пожалуй, — согласился Минуций, вставая. — Ты подожди меня немного. Я лишь наброшу на себя тогу…
НА СВЯЩЕННОЙ УЛИЦЕ
Триумф продолжался.
До третьего часа пополудни по городу пронесли и провезли не менее трех тысяч фунтов золота и более девяти тысяч фунтов серебра в слитках и звонкой монете[166] .
Поражало обилие изделий из слоновой кости, украшении из золота и драгоценных камней. В бесценных ковшах и чашах рассыпано было свыше двухсот восьмидесяти тысяч денариев. Священный ковш, отлитый по приказу Мария из чистого золота, весил десять талантов[167] ; его несли восемь носильщиков. Золотых венков, присланных из колонии и муниципиев, от союзных царей и тетрархов, было около двухсот пятидесяти.
Этот день явно не мог вместить назначенного зрелища. Большая часть сокровищ, доставленных победителями из разграбленного царства, оставалась еще в хранилищах Государственной виллы и в цирке Фламиния.
На Священной улице, куда пришли Минуций и Лабиен, народу оказалось больше, чем они ожидали. Друзьям пришлось усердно поработать локтями, прежде чем они пробились сквозь тяжело дышавшую толпу к бронзовой конной статуе Клелии[168]. Отсюда улица просматривалась почти до храма Юпитера Статора.
В этот момент под шумные рукоплескания проносили огромное полотнище с красочным изображением битвы под Циртой[169] — последней крупной битвы минувшей войны, в которой Югурта и Бокх потерпели окончательное поражение. После этого мавретанский царь, боясь за себя и свое царство, начал тайные сношения с римлянами. Они завершились тем, что Югурта, захваченный обманом своим тестем и союзником, был выдан квестору Луцию Корнелию Сулле, который был послан Марием к Бокху, чтобы вести с ним переговоры.
Из разговоров в толпе приятели узнали, что Марий, перед тем как войти в город, раздал солдатам воинские награды и денежные подарки в цирке Фламиния, причем каждый пехотинец получил по сто двадцать денариев, центурионы — вдвое больше, а всадники — втрое. По мнению многих, денежные дары воинам превзошли всякую меру.
Солнце уже клонилось к закату. Приближалась самая торжественная минута триумфа.
Со стороны храма Юпитера Статора шли по улице трубачи в ярко-красных туниках и плащах. Они, не жалея сил, дули в свои длинные медные трубы. Вслед за трубачами восемь человек носильщиков, все громадного роста (это были специально нанятые цирковые атлеты), несли великолепно убранные носилки с приношением Юпитеру Феретрию — под таким эпитетом Юпитеру приносил в дар лучшую часть военной добычи полководец-триумфатор.
Носилки были устланы атталиками — златотканными коврами из Сицилии. На коврах лежали оружие и доспехи Югурты с брошенной поверх них диадемой царя, которая сверкала на солнце золотом и драгоценными камнями. Здесь же находились кубки, блюда, чаши и прочая дорогая утварь со стола Югурты.
За носилками с дарами Юпитеру Феретрию шли жертвенные быки, которых вели на заклание юноши в белых передниках, окаймленных пурпуром. Все животные были белой масти. Рога их были позолочены, увиты лентами и цветами. Рядом мальчики несли серебряные и золотые сосуды для возлияний. Сто двадцать быков должны были в этот день окропить кровью алтарь Юпитера Капитолийского.
Пока по улице проходили жертвенные животные, Лабиен и Минуций, прижатые толпой к постаменту бронзовой всадницы, невольно прислушивались к разговору стоявших рядом граждан.
— Пора, наконец, децемвирам обратиться к Сивиллиным книгам, — говорил окружавшим его собеседникам тучный старик-патриций, по самые уши завернутый в широкую белоснежную тогу. — Пусть они объяснят нам, в чем провинились римляне перед богами-небожителями и как им искупить свои прегрешения. Если потребуются человеческие жертвоприношения, то я первый отдам лучшего из своих рабов для святого дела…
— Давно уже в Риме только тем и занимаются, что утомляют богов жертвами, — сердито возражал ему человек, облаченный, несмотря на праздник, в темно-серую тогу, означавшую траур. — Второго сына потерял я в Галлии[170], и все по милости олигархов, бездарных и ничтожных полководцев. Пусть будет Марий, «новый человек», или даже пусть последний из пролетариев будет начальствовать над легионами, только бы это был муж опытный, деятельный, не теряющий головы в опасности, а не какой-нибудь мозгляк, ничтожный человечишко, изнеженный щеголь, который может лишь напоказ выставлять маски своих прославленных предков…
— Верно сказано, Геллий!.. К Эрэбу бездарную и трусливую знать!.. — поддержали говорившего сразу несколько голосов из толпы.
— Ну, когда-то и приснопамятный Гай Фламиний[171], победитель инсубров[172], обожаемый простым людом и считавшийся наилучшим полководцем, в конце концов погубил и свое войско, и самого себя, встретившись с Ганнибалом, — надменно и презрительно заявил молодой человек с холеной бородкой и завитыми волосами.
— А знаешь, почему Фламиний потерпел поражение? — обратился к нему толстяк патриций. — Как раз потому, что, отправляясь на войну, не справил Латинских празднеств, не принес Юпитеру жертву на Альбанской горе[173] и не дал положенных обетов на Капитолии…
— Хвала бессмертным богам, Марий не таков! — воскликнул гражданин в трауре. — Уж он-то, поверьте мне, чтит обычай и не упускает случая, чтобы посоветоваться с авгуром или гаруспиком. Он не вступит в сражение, не свершив ауспиций.
— Да не о Марии веду я речь, — с досадой человека, которого никак не могут понять, продолжал патриций. — Я говорю о том, что надо бы прежде всего искупить преступление Сервилия Цепиона. Такое святотатство сопоставимо разве что с прелюбодеянием весталок. Вот потому-то я и напомнил вам, что пора заглянуть в Сивиллины книги…
— Прощай тогда бедняга Цепион — децемвиры велят его живьем закопать на Бычьем рынке, — послышался из толпы чей-то насмешливый голос.
— А не проще ли во искупление этого греха вернуть тектосагам похищенные у них Цепионом пятнадцать тысяч талантов? — спросил еще кто-то.
Окружающие зашумели:
— Да, пятнадцать тысяч талантов!..
— Какие деньги, клянусь Кастором!..
— Это же триста девяносто три миллиона сестерциев!..
