И он передал Иринею содержание своего разговора с управителем.
— Клянусь преисподней, да он может донести, этот акарнанец! — воскликнул Ириней.
— Я подумал о том же.
— От него следует избавиться, — решительно заявил Ириней.
— Но он преданнейший мой слуга, — возразил Минуций в некотором раздумье. — Не хотелось бы мне гневить богов, которых я всегда чтил, такой несправедливостью.
— Вместе со мной прибыли Клеомен, спартанец, и немой Родон, — упрямо продолжал Ириней. — Оба они посвящены в заговор и сделают все, что надо…
— Повторяю, я не хочу смерти невинного… Завтра Аполлоний поедет обратно в имение. Пусть Клеомен и Родон сопровождают его и ни на одно мгновенье не выпускают из виду, особенно по прибытии в Капую. Если он там вознамерится направить свои стопы во дворец префекта, тогда пусть кончают с ним без всяких разговоров. Но только в этом случае. Ты понял меня, Ириней? Аполлоний обещал мне молчать о заговоре до моего приезда. В будущем он мне понадобится.
— Хорошо, господин. Я растолкую все это Клеомену…
ТЯЖБА
После триумфа Мария первым наиболее заметным событием в Риме явился судебный процесс над консуляром Квинтом Сервилием Цепионом.
Страсти по его делу кипели в течение нескольких дней.
Цепиону вменяли в вину не только его бесталанные и опрометчивые действия под Араузионом, но и в не меньшей степени кощунственное разграбление святилища Аполлона в Толозо во время войны с тектосагами. И хотя тектосаги уже нарушили мирный договор с римлянами и заключили союз с кимврами, наиболее богобоязненные из римских граждан призывали вернуть святилищу похищенные из него пятнадцать тысяч талантов, дабы отвратить от Рима гнев богов. Судьи, однако, ограничились вынесением обвиняемому приговора о конфискации и продаже под копьем его имущества в пользу Аполлона, чтобы употребить вырученные от этого деньги на устройство игр, посвященных Аполлону в месяце квинтилии[331].
Цепиону оставалось только радоваться тому, что его не подвергли изгнанию, чего он больше всего опасался и чего жаждали многие римляне, особенно родственники погибших в араузионском побоище. Кажется, это был единственный случай, когда суд вынес приговор о конфискации имущества, не подвергая осужденного лишению «воды и огня».
А в самом конце января весь город обсуждал происшествие, само по себе не столь значительное, сколь поучительное.
Как уже упоминалось выше, народный трибун Гней Домиций Агенобарб готовился выступить обвинителем Марка Эмилия Скавра, принцепса сената, о котором давно ходили слухи, будто он в свое время имел тайные сношения с Югуртой и благодаря его щедрым подношениям сколотил несметное состояние. Римляне хорошо помнили, что отец Скавра по бедности своей торговал углем вразнос, а сын помогал ему в этом рабском занятии. И вот однажды ночью в дом Агенобарба явился один из рабов Скавра, принесший с собой ларец господина, в котором, как утверждал раб, хранились важные документы, проливающие свет на многие преступления принцепса. Раб выкрал ларец и доставил его Агенобарбу в надежде получить от него вознаграждение. Позднее говорили, что если бы трибун воспользовался этими документами, то не избежать бы Скавру позора и осуждения. Однако благородный отпрыск рода Домициев, до глубины души возмущенный подлым и коварным предательством раба, счел для себя постыдным принять такую услугу. Он приказал наложить на раба оковы и выдать его Скавру вместе с ларцем, который предварительно опечатал.
Лишним будет говорить о том, какое благоприятное впечатление произвел Агенобарб этим своим поступком на сограждан и сколько лестных слов было сказано о нем на рыночных площадях, в тавернах и особенно в сенате, где его имя с уважением произносили даже политические противники Агенобарба.
Сам же он отнюдь не отступился от своего предвыборного обещания сделать все возможное, чтобы добиться осуждения Скавра, и во избежание каких-либо кривотолков на следующий день после случившегося вывесил на Форуме объявление, в котором напомнил гражданам, что первая судебная сессия по делу принцепса состоится в положенный срок.
С начала года у преторов накопилось много судебных дел. В большинстве своем это были иски против должников, и первым в списке ответчиков стояло имя Тита Минуция.
Его кредиторы потратили немало стараний, чтобы претор Гай Меммий, ведавший судами между римскими гражданами (другой претор, Луций Лукулл, называвшийся претором перегринов, разбирал тяжбы между римлянами и чужестранцами), назначил судебное разбирательство в самое ближайшее время.
В свою очередь Минуций подал прошение о том, чтобы этим разбирательством занялся лично Гай Меммий, мотивируя свою просьбу тем, что круг заинтересованных лиц в его «миллионном деле» необычайно широк и требует особого внимания претора.
Меммий внял просьбам как истцов, так и ответчика. Суд был назначен на февральские ноны[332] (5 февраля).
За три дня до этого Минуций, наконец, отправил в Кампанию груз с оружием.
Днем позже он проводил в Байи Пангея и Неэру.
Они должны были снять там для него домик поближе к морю. Минуций часто отдыхал в Байях, и это его распоряжение никого особенно не удивило, за исключением, пожалуй, Неэры, которая в последнее время плохо понимала происходящее. Она вздыхала и охала, когда Минуций совершил сделку о продаже дома старику Лабиену. Ей объяснили, что продажа дома одна лишь видимость, но это ее мало успокоило.
Решение Минуция отправить ее и Пангея в Байи Неэра восприняла с тяжелым предчувствием близкого несчастья. Она не могла взять в толк, почему нужно оставлять дом без ее присмотра, раз сделка о его продаже фиктивная.
Уже перед Капенскими воротами, садясь вместе с Пангеем в повозку, на которой им предстояло совершить неблизкое путешествие к Байскому заливу, Неэра расплакалась.
Пангей, утешая старую женщину, сказал ей бодрым тоном:
— Ну что ты так убиваешься! Едем ведь не куда-нибудь, а к знаменитым целебным источникам. Клянусь Эскулапом, попользуешь там свои старые косточки, подышишь здоровым морским воздухом. А здесь, в Риме, того и гляди, начнется наводнение…
Но и у Пангея душа была не на месте. Минуций ничего не сказал о том, когда его ждать в Байях. По многим признакам Пангей догадывался, что господин затевает что-то недоброе против своих кредиторов. Верный слуга не исключал того, что ему придется в скором времени доказывать преданность господину, принимая участие в каком-нибудь рискованном и подсудном деле. Это очень тревожило Пангея, не отличавшегося большой отвагой.
После отъезда Пангея и Неэры с Минуцием остались всего четверо рабов, не считая Ювентины. Это были Ириней, Геродор, Эватл и Стратон. Все остальные были отправлены сопровождать в Кампанию груз с оружием. Минуций предполагал выехать туда же через несколько дней после судебного разбирательства.
Ноны февраля выдались холодными и пасмурными. Над Тибром плотным слоем навис туман. Прохожие на улицах зябко кутались в зимние плащи, озабоченно поглядывая на небо, затянутое мрачными темно-серыми тучами.
В это время года над Римом часто проносились ливневые дожди, а то и шел мокрый снег, но самым огорчительным для обитателей Вечного города было то, что уровень воды в реке при большом количестве осадков начинал быстро подниматься, и Тибр, выходя из берегов, затоплял целые кварталы, находившиеся в низменных местах.
Незадолго до полудня возле круглого храма Весты, где был преторский трибунал — каменное
