другим стали входить высокие и широкоплечие молодые люди.
Как только за последним из них закрылась входная дверь, в атрии сделалось тесно.
— Не бойся их, — шепнула Ювентина подруге, у которой в глазах метнулось выражение испуга и одновременно жадного любопытства, вполне естественного для молодой девушки, обреченной жить в этой крошечной деревеньке, где остались одни старики. — Они даже словом тебя не обидят… Я ручаюсь за них, — помолчав, добавила Ювентина, чтобы еще больше успокоить Акте.
— Да ты вся мокрая! — неожиданно отпрянув от нее, вскричала Акте. — Пойдем, я отведу тебя в гостевую комнату. Тебе нужно переодеться во все сухое…
— Мы с Гирнефо поможем вам! — поспешно сказала Автоноя. — Правда, Гирнефо? — она с опаской взглянула на нежданных и суровых гостей, которые в это время снимали с себя намокшие плащи и перевязи с мечами, бросая все это на широкие деревянные скамьи, стоявшие вдоль стен атрия.
Ювентина вместе с женщинами ушла в комнату для гостей.
Акте, перед тем как закрыть за собой дверь, не выдержала и еще раз посмотрела на гладиаторов.
Взгляд ее встретился со взглядом молодого белокурого красавца, галла Астианакса.
Тот улыбнулся ей, и девушка, лицо которой мгновенно покрылось краской смущения, быстро затворила дверь.
— А тебя я знаю, — обратился Эсхрион к Сатиру. — Мне посчастливилось присутствовать на прошлогодних Великих играх. Тебя ведь зовут Сатир? Как все восхищались, когда ты победил своих противников в двух поединках подряд!.. К тому же, — сделав паузу, продолжал виллик, — мы с тобой земляки. Господин говорил мне, что ты тоже родом из Тарента.
— Это верно, — охотно откликнулся Сатир. — Только родился я не в самом Таренте, а в его предместье. Знаешь, там есть такое местечко под названием Сатирий?
— Ну, как же! — оживился Эсхрион. — Я много раз там бывал.
— Поначалу, когда меня сделали гладиатором, — продолжал Сатир, — я принял имя Сатирий в память о родине. Греки называли меня Сатирионом. Только Аврелий, наш ланиста, прозвал меня Сатиром. «Так будет короче», — сказал он мне. Но я на него за это не в обиде, — добродушным тоном закончил гладиатор.
Эсхрион немного успокоился.
Конечно, неожиданное появление Ювентины и гладиаторов его немало удивило и встревожило.
Управителя не покидало какое-то дурное предчувствие. Вместе с тем ничего особенно странного во всем этом не было. Эсхрион вспомнил, как пять лет тому назад вот так же внезапно поздней ночью нагрянули в имение человек тридцать гладиаторов во главе с Пацидейаном. Последний имел вид заговорщика и обронил несколько зловещих фраз о том, что кое-кого следует проучить. Эсхрион не испытывал потребности знать больше. Разговоры не в меру любопытных и догадливых рабов он сурово пресекал словами: «Попридержите языки! Рабу надо говорить меньше, чем он знает».
Эсхрион тут же вспомнил, что прибывшие вместе с Пацидейаном гладиаторы вели себя крайне разнузданно при полном попустительстве управителя школы, который первый напился допьяна, шумел и творил всякие безобразия, неприличные его возрасту. Несколько молодых рабынь со слезами пожаловались Эсхриону, что их изнасиловали. Но он чувствовал себя совершенно бессильным в тех обстоятельствах и был озабочен, как бы насильники не добрались до его Мелиссы, которая была еще очень привлекательной женщиной.
В связи с этим неприятным воспоминанием Эсхрион не мог не отметить про себя, что гладиаторы, которых привела с собой Ювентина, ведут себя на удивление тихо и спокойно. Но почему-то именно это не давало старику покоя.
После короткого разговора со своим земляком Сатиром управитель удалился в свою комнату, где его с нетерпением и тревогой ждала его жена Мелисса, так и не решившаяся показаться в атрии, заполненном вооруженными людьми, очень смахивающими на отпетых разбойников.
Мелисса ругала себя за то, что не удержала в комнате дочь, которая выпорхнула из нее лишь только, приоткрыв дверь, увидела Ювентину.
— Ну что? — спросила мужа Мелисса. — Что все это значит?
— Пока что у меня одни догадки, — с сумрачным видом ответил тот. — Похоже, кому-то из олигархов пришла нужда воспользоваться учениками нашего господина. Помнишь, как такое же случилось в год трибуната Мамилия Лиметана, который провел закон против самых могущественных людей в Риме? Тогда даже Луция Опимия, погубителя Гракха, отправили в изгнание…
— Я наблюдала за всем в щелку, — сказала Мелисса. — Эта Ювентина… почему она здесь?
— Она говорит, что ее Аврелий послал сюда проводницей для этих семерых гладиаторов…
— Но Ювентина больше не принадлежит фамилии нашего господина, — возразила Мелисса. — Говорят, он проиграл ее в кости какому-то своднику.
— Насколько я понял, новый господин Ювентины действует как посредник между нашим господином и очень знатным лицом. Не может ведь, скажем, сенатор в каком-нибудь щекотливом деле общаться напрямую с гладиаторским ланистой?..
— Но почему Аврелий не послал проводником кого-нибудь из своих рабов, знающих сюда дорогу? Например, нашего сынка Глена?
— Откуда мне знать?.. Может быть, наш господин из предосторожности не хочет впутывать в это дело своих рабов. А дело, видать, очень спешное. Иначе зачем было идти сюда в такую непогоду?.. А Ювентина-то как изменилась! Совсем повзрослела! Бедняжка, одна, ночью, вместе со смертниками, от которых можно ожидать чего угодно!..
— Чему тут удивляться, — презрительно сказала Мелисса. — Потаскушку уже ничем не испугаешь. Ей теперь все нипочем…
Эсхрион неприязненно взглянул на жену.
— Зачем ты называешь Ювентину потаскушкой?
— Да уж наслышана, чем она занималась в Риме. Как будто сам ты ничего не слышал и не знаешь…
— Знаю побольше твоего! — рассердился Эсхрион. — Знаю, да помалкиваю! Нечего оскорблять ту, которая тебе ничего плохого не сделала! Кто позволит рабыне после семнадцати лет сохранить невинность? Или ты забыла, как сама по рукам ходила, пока молодой была? Разве я не заполучил тебя после того, как покойный господин — пусть Минос воздаст ему по заслугам! — сорвал цветок твоей девственности, а потом за деньги отдавал по очереди своим друзьям? А этот самый Глен, которого ты все время называешь «нашим сынком»? Не родился ли он спустя всего четыре месяца после того, как Аврелий приказал тебе перебраться в мою постель? Думаешь, я не догадываюсь, почему это наш господин, столь немилостивый к другим, не отослал до сих пор Глена сражаться на арене? Родная кровь — это он хорошо помнит! Потому-то и не хочет гневить богов. Я-то, сама знаешь, тебя и словом никогда не попрекнул, но с какой это стати ты изображаешь передо мной эдакую целомудренную римскую матрону? Еще накличешь беду на собственную дочь. Плюнь за пазуху, чтобы отвратить гнев Немезиды за неуместную гордыню!..
Мелисса оторопела, внимая этому бурному потоку красноречия, вырвавшемуся из уст обычно немногословного супруга. Он напомнил ей о том, чему она после шестнадцати лет совместной жизни с ним уже не придавала значения.
Но она не успела ответить на обидные слова мужа, потому что в этот момент дверь комнаты распахнулась и вбежала Акте, раскрасневшаяся и взволнованная.
Она быстро захлопнула дверь, из-за которой до ушей Эсхриона и Мелиссы донеслись приглушенный смех и веселое оживление.
Акте прижалась спиной к двери. Яркий румянец не сходил с ее лица. Грудь ее высоко поднималась и опускалась.
— О, боги! Что случилось, доченька? — испуганно воскликнула мать. — Они приставали к тебе?
Девушка посмотрела на родителей так, словно только что их увидела.
— Приставали? — удивленно переспросила она и засмеялась. — Нет, никто ко мне не приставал! Просто… просто один из них, когда я бежала сюда, — она снова рассмеялась, — когда я бежала, мы с ним столкнулись и… Я так перепугалась, а он… он сказал, что такой красавицы, как я, он в жизни своей не
