оставаться. Мы уже решили — завтра утром тронемся в путь…
— Завтра утром? — повторила девушка. — Но что происходит? — спросила она. — Ты не можешь мне сказать?
— Позже все узнаешь.
— А Ювентина? — продолжала свои настойчивые вопросы Акте. — Почему ей нельзя остаться? Она же очень больна.
Мемнон тяжело вздохнул.
— Что я могу ответить? Я очень люблю ее. Умереть за нее я почел бы за счастье. Я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы она выздоровела, — он снова вздохнул и продолжил: — Оденем ее потеплее, ты дашь нам своих чудодейственных трав и будем все вместе молиться божественному Асклепию, чтобы он помог ей справиться с болезнью.
— Но как же… — начала Акте, но Мемнон прервал ее:
— Не беспокойся за нее. Если ей трудно будет идти, я и мои товарищи будем по очереди нести ее на руках… Она нам как сестра. Все мы очень многим обязаны ей…
Гладиаторы поднялись на рассвете, но не успели позавтракать, как в атрий вбежал Думнориг и крикнул:
— К оружию! Они уже у ворот…
Схватив щиты и копья, гладиаторы выбежали во двор.
За воротами слышались топот коней и гул голосов. Со злобным лаем рвался на цепи Алкид.
— Эй, кто там!.. Тевпил, старый грекос! Открывай ворота, бездельник! — прогремел зычный голос Пацидейана.
Сатир и Думнориг устремились к воротам, в то время как Мемнон, Ириней, Астианакс, Сигимер и Багиен стали в ряд в пяти или шести шагах от ворот, сжимая в руках готовые к броску дротики.
Ударом ноги Думнориг выбил тяжелый бревенчатый засов.
Ворота распахнулись.
— Добро пожаловать! — крикнул Сатир, сильнейшим броском послав свой дротик в ближайшего из всадников.
Одновременно Мемнон и стоявшие рядом с ним товарищи тоже с размаху метнули копья.
Промахнуться было почти невозможно — всадники толпой сгрудились перед воротами.
Раздались дикие крики.
Пронзенный насквозь дротиком, брошенным рукой Мемнона, молча свалился с коня Пацидейан.
Не знавший себе равных знаменитый гладиатор, сотни раз выходивший победителем из схваток на арене, был убит наповал, не успев вынуть меч из ножен. Вместе с ним еще пять или шесть всадников упали с коней.
Гладиаторы, выхватив мечи, ринулись на противников, ошеломленных этим внезапным нападением.
Мемнон поймал за повод лошадь убитого Пацидейана и прыжком вскочил на нее, успев щитом отбить на лету копье, брошенное в него одним из всадников.
В следующий миг он неумолимым ударом со всего плеча зарубил оказавшегося рядом с ним старого Аврелиева служаку Племминия.
Под копытами лошадей истошно кричали раненые.
Всадники отхлынули от ворот, разъехавшись по всей поляне. Они отнюдь не намерены были отступать. Это были старые римские солдаты, участники многих походов и сражений.
С яростным криком погнали они своих коней на гладиаторов, держа копья наперевес. Но римляне оказались беспомощны перед лучше вооруженными, более сильными и отлично владевшими оружием бойцами арены, которые ловко увертывались от ударов коротких охотничьих копий, отбивая их своими щитами, и сами бешено разили врагов, защищенных одними кожаными латами.
Очень скоро еще трое всадников вышли из строя, получив тяжелые ранения.
— Лошадей! Ловите лошадей! — крикнул Сатир, страшным ударом ссадив с коня давнишнего своего знакомого, бывшего оптиона Астрея, с которым не раз бывал за одним столом во время «свободных трапез» и слушал, как тот на все лады восторженно превозносил его отвагу и силу.
Следуя примеру Мемнона, тарентинец вскочил на коня убитого им Астрея и врубился в самую гущу схватки.
В это время она уже подходила к концу.
Больше половины римлян лежали на земле убитые или корчились от ран, остальные были потрясены гибелью стольких своих товарищей и с трудом сдерживали натиск дружно нападавших на них гладиаторов, из которых уже трое — Мемнон, Сатир и Думнориг — носились на конях по поляне и наводили ужас на стражников, все более склонявшихся к мысли, что пора спасаться бегством.
Привлеченные шумом боя, из рабской деревушки прибежали десять или двенадцать рабов, вооруженных топорами и рогатинами.
Они в нерешительности остановились возле усадебного дома, с изумлением и страхом наблюдая за отчаянной резней. Поначалу они решили, что на виллу напали разбойники. Когда же до них дошло, в чем дело, прибежавший вместе с ними кузнец-нориканец, пользовавшийся среди рабов большим уважением за свою рассудительность, посоветовал им не вмешиваться в происходящее.
— Не наше это дело, — добавил он.
Да и вряд ли у этих пожилых и слабосильных людей, привыкших к мирному труду, хватило бы духу выступить с оружием в руках против разъяренных гладиаторов.
Что касается Эсхриона, то он, выскочив во двор и увидев дерущихся на поляне, а также распростертое на земле перед раскрытыми воротами огромное тело мертвого Падидейана с торчащим в груди дротиком, от страха потерял дар речи и пребывал в этом состоянии до тех пор, пока оставшиеся в живых стражники не обратились в стремительное бегство.
Их преследовали Мемнон, Сатир и Думнориг, помчавшиеся за ними на разгоряченных конях.
Стражники поскакали по дороге в направлении Ариции.
Одного из них нагнал Мемнон и, свалив всадника на землю ударом в голову, завладел его конем.
Сатир, Думнориг и присоединившийся к ним Ириней, который сидел верхом на отбитом у врага гнедом жеребце, продолжали преследовать стражников почти до самой Аппиевой дороги, но никого не догнали и повернули своих коней обратно.
В руки победителей попали девять лошадей. Это была большая удача.
Одна из лошадей, потерявшая всадника в самом начале схватки, убежала по дороге в Арицию. Трех других, пока Мемнон с товарищами преследовали показавших тыл римлян, поймали и держали за поводья Астианакс, Сигимер и Багиен. Еще одна лошадь испуганно бегала взад и вперед по краю поляны, вдоль стены непроходимой чащи кустов и леса. Ее поймал Ириней, вернувшийся после погони за стражниками.
Немного раньше прискакал Мемнон, державший под уздцы лошадь убитого им римлянина.
Соскочив на землю, он передал лошадей Сигимеру и быстрыми шагами направился к усадьбе.
Багиен добивал раненых римлян.
Один из них, приподнявшись, протянул руку к подходившему галлу с мольбой о пощаде.
— Recipe tellum, — мрачно выговорил Башен эти два латинских слова, с которыми зрители в амфитеатрах часто обращались к поверженным гладиаторам, обрекая их на смерть, и пронзил раненого насквозь.
В это время Мемнон, пройдя мимо в ужасе отшатнувшегося от него Эсхриона, вбежал в дом и с силой распахнул дверь комнаты для гостей.
Ювентина стояла посреди комнаты с лицом белым, как мрамор, сжимая в руке глянцевый алабастр.
— Спрячь это, — тяжело дыша, сказал александриец, по лицу которого катились крупные капли пота. — Все кончено. Мы разделались с ними…
Он обнял ее и продолжал:
— Скажи Акте, пусть поможет тебе собраться в дорогу. Здесь нам больше нельзя задерживаться. В
