Управитель гостиницы Агаклей встретил Минуция сообщением, что секвестеры уже закончили опись имущества, опечатав счетные книги и денежный ящик с выручкой за последние три месяца.
От управителя Минуций узнал, что четверо из секвестеров проживают в гостинице, а двое других (это конечно же были Волкаций и Сильван) еще третьего дня отправились в Кланиан (так называлось имение Минуция, потому что все его земли находились у берегов реки Кланий).
— Аполлоний и Клеомен были у тебя проездом? — спросил Минуций управителя.
— Да, господин. Шесть дней назад. С ними еще был немой Родон. Они только переночевали и на рассвете отправились в Кланиан.
Управитель немного помолчал и продолжил:
— Аполлоний в разговоре со мной сокрушался, что дела твои очень плохи. Неужели все твое имущество вместе с рабами пойдет с аукциона?
— Ну, тебе-то, мой Агаклей, нечего опасаться, — с усмешкой произнес Минуций. — Ты ведь еще милостью отца моего сделался вольноотпущенником и успел, я надеюсь, скопить деньжонок на безбедную старость, столько лет обманывая своих господ?
— Как ты можешь так говорить? — обиделся управитель.
— Шучу, Агаклей… Но твой дом на улице Сепласии вряд ли куплен на сбережения от твоего, в общем-то, небольшого жалованья. Я слышал, твои сыновья вовсю торгуют там благовониями. Что ж, клянусь Юпитером Тифатским, я искренне рад за тебя и твое семейство! Уж кто-кто, а ты не пропадешь. Что касается рабов, то о них не стоит горевать — как были, так и останутся рабами… Но вот о чем я хотел бы тебя спросить, — вспомнив, сказал Минуций. — Ты знаешь, где живет ланиста Лентул Батиат?
— Да, господин. Его дом стоит на улице Шорников… Только старого Батиата нет в городе. На днях я встретил его сына, и он сообщил, что отец отбыл с группой гладиаторов в Помпеи, где объявлены большие игры…
— Прекрасно! — с непонятной для управителя радостью воскликнул Минуций. — Его сын-то мне и нужен. Отправь за ним посыльного с приглашением отобедать со мной завтра в гостинице. У меня к нему важное дело.
— Слушаюсь, господин.
Минуций устроился в одной из пустовавших гостиничных комнат и сразу стал готовиться ко сну: после долгой дорожной тряски он испытывал смертельную усталость.
Отец Минуция имел в Капуе свой дом. Но расточительный наследник продал его, и часть вырученных за него денег потратил на то, чтобы перестроить дом своей возлюбленной, где она с тех пор с радушием его принимала.
Положение изменилось после грандиозной ссоры его с Никтименой, которой не по душе пришлось решение Минуция исполнить годичный обет целомудрия, посвященный Диане Тифатине. Пылкая гречанка устроила ему скандал, вызвав в нем гнев своими язвительными шуточками. Минуций не утерпел и дал ей хорошую затрещину, после чего красавица, рыдая, потребовала, чтобы он убирался из ее дома и больше у нее не появлялся.
Позднее Минуций ругал себя за свою несдержанность и посылал Никтимене из Рима покаянные письма, получив в ответ от нее всего одно очень холодное послание. Все же он отнюдь не считал, что между ними произошел окончательный разрыв. Он знал ее незлопамятный характер.
Минуций скучал и томился без нее, без ее привычной близости и жгучих ласк, но он сделал крупнейшую ставку в задуманной им опасной игре и вынужден был смирять бушевавшие в его груди желания, тем более что постоянно убеждался в божественном покровительстве Дианы — все его намерения с тех пор, как он дал обет богине, исполнялись с поразительной точностью. Во-первых, на гладиаторских играх ему повезло с выигрышем, и он смог уплатить задаток оружейнику, получив в свое распоряжение пятьсот комплектов полного вооружения, которое он благополучно переправил к себе в имение. Во-вторых, оправдался его расчет на то, что все его сельские рабы с готовностью откликнуться на призыв к восстанию. В-третьих, оба ненавистных его врага попались в расставленную им ловушку. О, скоро, очень скоро о нем заговорят по всей Италии!
Воображение рисовало Минуцию захватывающие дух картины будущего. Гигантскую схватку Рима с кимврами в пределах Италии он считал неизбежной. Жаль только, что возглавляемое им восстание вспыхнет до того, как появятся первые слухи о вторжении варваров. Но он надеялся, что сенат на первых порах не придаст восстанию рабов большого значения, и это позволит ему выиграть время. Когда же кимвры окажутся по сю сторону Альп, он обратится с письмом к сенату, в котором изложит свои мысли и намерения, объяснит свои действия, направленные к спасению Италии. Неужели там не поймут, что он, римлянин высокого рода, возглавил восстание рабов не ради их несбыточных чаяний, а с единственной целью отвлечь их от перехода на сторону кимвров? Неужто не поймут, что варвары, объединившись с рабами, могут опрокинуть Рим? Если и не поймут сразу, то поймут потом, когда германцы и союзные с ними галлы подступят к стенам Вечного города. Вот тогда-то наступит его время, время Тита Минуция, второго Фурия Камилла, третьего основателя Рима, который станет надеждой всех римлян, всей Италии в деле спасения родины от чудовищного конца. Отовсюду к нему потянутся и рабы, и свободные, он станет вершителем судеб всей страны и…
С этой мыслью он уснул, согревшись в постели под толстым стеганым одеялом.
Утром Минуций решил навестить Никтимену и велел Стратону распаковать вещи, привезенные из Рима.
Нужно было предстать перед гречанкой во всем блеске.
Служанки гостиницы тщательно разгладили вышитую разноцветными узорами тунику и шафранового цвета плащ, окаймленный тирским пурпуром.
В этом дорогом наряде, распространяя вокруг себя аромат самых дорогих духов, Минуций отправился на Сандальную улицу, где жила его прекрасная возлюбленная.
Дом ее стоял почти в центре города, неподалеку от знаменитого Белого храма.
Он ожидал встретить ледяной прием, тягостное выяснение отношений, а то и вовсе оскорбительный отказ принять его. Но ничего подобного не случилось. Никтимена приняла его незамедлительно и потом была с ним ласковой и приветливой, ни словом не обмолвившись о нанесенной ей обиде.
Гречанка уже знала, что его имуществу грозит распродажа и проявляла по этому поводу искреннее беспокойство.
Со своей стороны Минуций старался представить это дело незначительным, не скупился на веселые шутки и уверял молодую женщину, что скоро все устроится самым благополучным для него образом.
Они расстались друг с другом, обмениваясь ласковыми словами и улыбками. Никтимена его поняла и простила. Минуций покинул ее дом в необычайно приподнятом настроении.
В гостинице его уже поджидал молодой Батиат.
Это был нескладный парень лет двадцати пяти с заурядным и хитрым лицом. Минуций несколько раз коротко встречался с ним, когда советовался со стариком Батиатом насчет гладиаторской школы, которую в прошлом году собирался открыть. Нашумевшая история с кражей гладиатора (Мемнона) убедительным образом характеризовала отпрыска капуанского ланисты. В наказание за этот возмутительный поступок старый Батиат, вынужденный уплатить Аврелию немалую сумму денег, дабы избежать суда и неприятной огласки, приказал высечь сына розгами и несколько дней продержал его в карцере вместе с провинившимися гладиаторами.
Минуций во время совместной трапезы с сыном ланисты договорился с ним, что будет посещать школу с целью подобрать себе подходящих бойцов. Тот согласился на это не раньше, чем выпросил у римлянина взаймы сотню денариев под свое «честное» слово.
Таким образом, Минуций получил возможность беспрепятственно заходить в гладиаторскую школу Лентула Батиата, выискивая там пригодных для своего замысла гладиаторов.
Через два дня выбор его пал на трех грекоязычных малоазийцев, с которыми можно было поговорить без помощи переводчика. Минуций после нескольких бесед с ними нашел их людьми не только храбрыми, но и смышлеными. Он решил им открыться в самый день своего отъезда из Капуи.
С Никтименой теперь он виделся каждый день.
Из Рима он привез ей все ее золотые украшения и прочие драгоценные безделушки, которыми он одаривал возлюбленную, пока она жила в его римском доме.
