него выглядывала даже старая мужская туфля. Махач нашел большой камень, и мы поднялись на него. Ветер нас сталкивал, но мы все равно стояли. Я прижималась к плечу Махача. Море пахло кислой тиной и водорослями. Сверху летали чайки и кричали. Я посмотрела в глаза Махача. В них отражалось море. Мне казалось, я сошла с ума, опьянела от этого ветра, как мужчины Пьянеют от коньяка. Мои волосы плясали у меня за спиной, и я смеялась не переставая. И чайки тоже кричали не переставая.
Не знаю, что в это время случилось с морем? Может, оно обиделось на меня? Подумало, я смеюсь над ним? Тот ветер, который оно послало на нас, мог бы сломать дерево. Из моря выросла огромная волна. Она была как стена многоэтажного дома. Перестав дышать, я ждала, что из моря поднимется гигантское чудовище, похожее на дракона, я видела такое в каком-то мультике. Не знаю, что случилось со мной, но мне почему-то хотелось кричать, громким, не своим голосом звать этого дракона, чтобы он поднялся огромной горой, схватил нас и унес к себе на дно. Мне хотелось топать ногами и звать его «Дракон! Дракон!», пока он не поднимется из глубины. Мне даже казалось, я вижу зубцы на его спине. Как будто вся наша земля — это большой дракон, голова которого лежит на дне Каспийского моря. Зубцы на его спине — горы. И когда дракон шевелится во сне, происходит землетрясение. «Дракон!» — звала я про себя, прижимаясь к плечу Махача. Мне снова вспомнилась гадалка, а в ушах зазвучали ее слова — «каждый сам делает свой выбор». Но сейчас мне было все равно, что с нами будет, главное — чтобы мы всегда были вместе.
Волна с такой силой ударила о берег, что своим пенным языком задела камень, на котором мы стояли. Я вскрикнула. Тогда Махач обнял меня и встал к морю спиной, чтобы закрыть меня от ветра. А я дышала его запахом и продолжала смотреть, как волна медленно отползает назад, как будто жалея, что не достала нас. Но я знала, она снова вернется. От ветра слезы навернулись мне на глаза.
— Ты опять плачешь? — спросил Махач.
Он взял меня за лицо и наклонился ко мне. Это был первый раз, когда мы стояли так близко друг к другу. Когда его губы прикоснулись к моим, ветер все же схватил нас и понес по городу дальше, мы перелетели пляж, ударились о Таркитау и вернулись назад на наш камень. С другой стороны к нам снова кралась волна. Губы Махача были твердыми и мягкими. Ковровая нитка как будто смотала наши сердца в один клубок.
— Махач, я хочу всегда быть с тобой, — сказала я.
— Ты и будешь, — ответил он.
Махач обещал поговорить с отцом. Он хотел рассватать Сакину и жениться на мне. Что ответит его отец, которого я только один раз видела в детстве? Что мы будем делать, если он скажет «нет»? Я вспомнила, как бабушка говорила: генерал разрешит Махачу жениться на мне только через свой труп. Волнение и страх заставляли меня еще громче смеяться навстречу ветру.
Я так и знала. Клянусь, я знала, что так получится, потому что такие дела по-другому не заканчиваются.
Начали снова братья Гасановы. Как только они приезжают со своих соревнований, у нас на курсе обязательно что-то случается. В прошлый раз они сломали ухо Яралиеву Фуаду из параллельной группы. Его еще все Фунтиком называют. Они, короче, сказали ему, что, если у него ухо будет сломано, как у них, все будут думать, что он борец, и побоятся с ним махаться. А Фунтик — такой дохляк. Братья Гасановы зажали его своими граблями с двух сторон, попробовал бы он не согласиться.
— Чё ты ломаешься? — говорили они ему. — Крутым станешь, в политику пойдешь. Короче, за слова отвечаем, все на районе тебя бояться будут.
Фунтик улыбался, как будто ему неудобно было братьям отказывать. Не знаю, каким амбалом надо быть, чтобы от Гасановых уйти.
— Ты нам еще спасибо скажешь, — сказал один из братьев. — Другие сами стараются себе ломать, у них не получается. Мы тебе сейчас грамотно сломаем одно ухо.
Гасановы делали Фунтику сзади подсечки, толкали друг друга плечами, как будто силой мерились, и хохотали как больные. Мы с тетей недавно смотрели «В мире животных» по телевизору. Там обезьян показывали, они точно так же толкались и укали. Клянусь, если братьев Гасановых в зоопарк посадить, никто в жизни не догадается, что они, не обезьяны.
Один из братьев вывел Фунтика в коридор и с той стороны прижал головой к косяку двери. Фунтик весь побледнел, просил:
— Не надо… не надо, да…
— Эй, братья Гавс, — подошла к ним Нинушка. — Оставьте его в покое.
Всегда она не в свое дело нос сует. Еще так расставила ноги, как будто самая крутая. Зачем с такими ногами короткую юбку носить?
— Ты как нас назвала? — подошел к ней один из братьев. — Ты за слова свои можешь ответить?
Но все равно видно было, что он не хочет с ней связываться из-за Гамзата. Все знали, что Гамзат — больной и на спор может с десятого этажа прыгнуть.
— Я за все свои слова отвечаю, — хрипло сказала Нинушка.
— Тогда обломись! — Гасанов выбежал в коридор и с силой захлопнул дверь перед Нинушкиным носом.
Фунтик закричал на весь университет. Когда дверь открылась, он лежал на полу, у него из уха текла кровь.
— Больные, что ли! — заорала Джамиля и схватилась за живот.
Еще никому не было видно, что она беременна, но она уже чуть что хваталась за живот.
— Орангутанги! — сказала братьям Нинушка и гордо пошла на свое место.
После этого случая Фунтик две недели не ходил на занятия. Потом пришел со сломанным ухом. Я понимаю, когда уши сломаны у таких, как братья Гасановы или Гамзат, но на Фунтике это ухо не смотрелось — будто его взяли от другого человека и пришили к его голове. Все равно никто бы в жизни не поверил, что Фунтик — борец.
В этот раз они подошли к Мадине на перемене и поднесли к ее лицу свою трубку.
— Фу, убери, да! — крикнула сначала она, а потом замолчала и стала смотреть.
Братья Гасановы в это время толкали друг друга и смеялись. Через минуту примерно Мадина вскочила и побежала докладывать Джамиле с Раисой. «А-а-а! А-а-а!» — каркали те. Возле них сразу собралась толпа. Все стали поворачиваться в сторону Гаджиевой. Она сидела красная. Рядом ее шуба лежала.
Оказалось, у них на трубке было грязное видео с Гаджиевой. Потом его все посмотрели. Я тоже своими глазами его видела. Она сидела в машине, там было темно, но все равно видно, что это она. И какой-то парень, лица которого не было видно, говорил: «Давай, да, давай… Чё ты боишься? Я же сказал, женюсь я на тебе. За свои слова отвечаю». А Гаджиева, она еще в шубе тогда была, убирала его руки и говорила: «Не надо… Не надо…» Но что-то я не заметила, чтобы она сильно сопротивлялась. Он ее еще уговаривал: «Чё ты? Если у тебя никого не было, тебе боятся нечего. Я же сказал — женюсь». Он стал снимать с нее шубу. Она покраснела как рак. Он снял с нее кофту и лифчик, и она сидела, закрываясь руками, и вообще на него не смотрела. Потом там началось такое, что мне стыдно стало смотреть. Зачем я вообще эту грязь должна смотреть? Но лицо этого парня на видео так и не появилось. А я лицо его хотела увидеть.
Гаджиева легла на стол и плакала, когда братья Гасановы показывали ей трубку. Она не хотела смотреть, но они все равно совали трубку ей в лицо и смеялись. Весь стол был в ее слезах. Мне ее немного жаль стало. Я так и знала, что к другому общение с новенькой не приведет. Раиса с Джамилей смотрели на нее с такими противными улыбками, как будто святые на грешницу. Честно говоря, если бы у Гаджиевой кроме шубы был еще овощной ларек в Москве, не так уж над ней бы и смеялись.
— Если она ему дала, он никогда на ней не женится, — громко сказала Раиса.
— Кто еще это видео посмотрит, тот урод! — громко выкрикнула с заднего ряда Нинушка.
Гаджиева продолжала плакать, она все слышала. Все говорили о ней так, как будто ее здесь не было. На самом деле, так оно и было — ее больше не было, потому что теперь она для всех перестала быть человеком. Вай, нельзя же быть такой дурой.
