скажешь, что я тебе такую партию нашла. Неблагодарная…
— Тетя, я благодарная, просто…
— Иди, быстро неси тарелки, кому сказала!
Я поставила на поднос тарелки с соленой черемшой и помидорами. Аллах, что они говорили про Махача? Какой тариф? Какие списки? Причем тут Махач вообще? Я хотела бежать в свою комнату, схватить трубку и позвонить ему. Но тетя за мной следила. От нетерпения я сходила с ума.
Гости ушли поздно ночью. Как я ни старалась, больше ничего не смогла услышать. Когда тетя и эта женщина сели с мужчинами за стол, они перестали говорить о работе. В городе во многих семьях женщины могли сидеть за столом с мужчинами.
Прежде чем я ушла в свою комнату, мне пришлось собрать со стола тарелки и вымыть их. Я все делала очень быстро, как будто во мне подключилась новая батарейка.
— Ты смотри, — с подозрением следила за мной тетя. — При гостях двигалась еле живая, а теперь бегает, как будто завели. Я тебе говорила, ты мне еще спасибо скажешь. Такой парень, такой парень — машалла-машалла…
— А ну быстро положи! — крикнула тетя, когда я принесла веник, чтобы подмести с пола крошки. — Ты не знаешь, если ночью полы подметать, за чабана замуж выйдешь?!
— Тетя, оставь, да, эти глупости, — сказала я, убирая веник.
Только-только за мной закрылась дверь моей комнаты, я схватила трубку и написала Махачу: «Мне надо с тобой поговорить! Что-то случилось». Не успела я отправить эсэмэс, как трубка завибрировала. «Быстро говори что», — написал Махач. «Я не могу сейчас», — ответила я. «Завтра утром возле университета», — написал он.
Я думала, что не буду спать всю ночь — мучиться, думая о подслушанном разговоре. Я переживала за Махача еще больше, чем из-за сватовства. Если Махач не поговорит с отцом в ближайшее время, тетя выдаст меня замуж без моего согласия. Я лучше в речке утоплюсь, чем выйду за другого! Я вспомнила, как в детстве к нам в дом приходили Курбатовы сватать мою мать. Теперь я понимала, почему она все время молчала в те дни. Бабушка заставляла ее так же, как теперь тетя хочет заставить меня.
Машина Махача стояла прямо напротив входа в университет. Раньше он ставил ее подальше от любопытных глаз. Хотя иногда от злости мне хотелось, чтобы он подъехал к самому входу, чтобы Сакина увидела нас.
Когда я вышла из маршрутки, Махач выскочил из машины.
— Давай быстро садись, — сказал он.
Я никак не могла привыкнуть к его низкой машине — сидеть было неудобно, мои колени почти доставали до подбородка. Махач завел ее, и мы поехали. Мы часто просто катались по городу.
— Рассказывай! — приказал он.
— Меня хотят засватать, — я начала плакать.
— За кого? — спросил он так спокойно, что мне стало обидно.
— За какого-то из Москвы… — ответила я через слезы.
— Хадижа, хватит постоянно плакать! — прикрикнул он.
— Аман, ты что на меня кричишь? — я убрала руки от лица.
— Я тебя сто раз просил, не говорить «Аман»! Ты же в университете учишься, а разговариваешь как сельская бабушка… — Махач стал смотреть на дорогу.
Я отвернулась к окну.
— Ты сказала своей тете, что не хочешь выходить за него? — спросил он.
Такое у меня появилось чувство, как будто он на меня очень злой и только сдерживается, чтобы не закричать.
— Я сказала, что не хочу… — еле ответила я.
— Если ты сказала, почему она тебя за него выдает? — с раздражением спросил он.
— Аман! Махач! Значит, когда тебя спрашивали, хочешь ли ты жениться на Сакине, ты сказал «хочу», и поэтому ее за тебя засватали?! — крикнула я, перестав плакать.
— Ты, дурочка, на меня голос не повышай. У меня с утра и так настроение плохое.
— Тогда останови машину, я выйду. Катись к своей Сакине, она тебя заждалась. Ничего, я выйду замуж за кого сватают. Ты еще у меня посмотришь. А ты — хайван, оставайся со своей змеей, — гордо сказала я, сама не веря в то, что говорю ему такие слова, хотя знала, что без него я умру.
Махач ничего не ответил. И тогда со мной случилось то, что случалось всегда. Я бы полжизни сейчас отдала за то, чтобы помириться с Махачом и остаться в его машине. Но делала я все наоборот.
— Останови машину! — еще раз повторила я. — Дай мне выйти!
— Никуда ты не пойдешь. Сиди на месте, — его голос стал усталым.
В этот момент я готова была умереть от жалости к Махачу, так я его любила. Но я отвернулась к окну и не сказала ни слова.
— Хадижа… — позвал меня Махач.
Я промолчала.
— Хадижа… — позвал он снова. — Ты долго будешь молчать? Не обижайся, я просто вчера устал.
Я смотрела в окно и говорила себе — повернись к нему, скажи ему что-нибудь, не молчи. Но вместо этого продолжала молчать, как будто кто-то схватил меня за язык и не отпускал.
— Хадижа! — крикнул Махач.
Он остановил машину, повернул меня к себе и обнял.
— Я хотел поговорить с отцом, когда сделаю одно дело. Но, кажется, придется поговорить с ним раньше, — сказал он, а я слушала, как из-под дубленки стучит его сердце. Оно было таким слабым, что почему-то напомнило мне того цыпленка, который только что вылупился из яйца, я схватила его, а он умер. С силой я прижала Махача к себе. Мне хотелось передать ему свое сердце, чтобы он стал сильней. Пусть бы я умерла. Пусть бы он сто раз жил с Сакиной. Я все равно могла отдать ему свое сердце.
— Хадижа, какая ты глупая, — сказал он, прижимаясь губами к моим волосам. — Я увезу тебя. Не бойся — мы всегда будем вместе.
— Ты мне обещаешь, Махач? — спросила я.
— Я тебе обещаю, — ответил он.
— Я умру без тебя, Махач, — сказала я.
Аллах, я хотела, чтобы это никогда не кончалось. Я хотела вечно сидеть вот так, прижимаясь к Махачу. Аллах, говорила я, даже если ты можешь дать мне еще тысячу счастливых минут, из всех них я выбираю эту.
— Ну все, поехали, — Махач отодвинул меня от себя.
— Еще что-то надо тебе сказать, — остановила его я, и он снова прижал меня к себе. — Вчера я слышала, как дядя Вагаб говорил с тем мужчиной, который приходил меня за своего сына сватать. Они про тебя говорили, Махач.
Сердце Махача перестало биться. Я прижимала ухо к его груди, но ничего не слышала. Только потом оно слабо застучало, и перед глазами снова встал тот цыпленок, который старался сломать слабым клювом твердую скорлупу.
— Что они говорили? — спокойно спросил Махач.
— Что-то про списки. И еще про то, что с генерала можно взять по тройному тарифу. Еще дядя сказал, что генерал — не такой человек, с которым так просто разговор завести. А тот мужчина сказал, что своими глазами списки видел.
— Ты уверена?
— Я слышала! Сначала я подумала, что они про нас знают, но потом вышла, встала за занавеской и все подслушала. Я ни слова не поняла из того, что они говорили.
— Тебе и не нужно этого понимать. Не волнуйся, я разберусь. Это мелочи, — сказал Махач.
Я подняла лицо, и чуть не вскрикнула — таким бледным он мне показался.
— Не говори никому ни слова о нашем разговоре. Через несколько дней вопрос решится. — Он посмотрел мне в лицо и спросил: — Если будет нужно, ты со мной убежишь?
Я молчала.
