социальных сил, а уж как принимался он кого-то крушить, – то лишь в слепой и маниакальной ярости и при слабом понимании происходящего» (Pagne Robert and Romanoff Nikita. Ivan the Terrible [T. V. Cromwell Company], New York, 1975. P. 249). Впрочем, взгляды Виппера на личность и историческую роль Ивана Грозного в той или иной форме живут и поныне, в том числе и на страницах философской литературы. Культ «историзма» с его неизбежным спутником – культуррелятивизмом – обусловил такой, скажем, пассаж: «…мы часто говорим, что действия того или иного лица или текст какого-то автора непонятен или кажутся нам иррациональными. Однако это происходит по двум причинам: из-за недостатка информированности, неумения или невозможности репродуцировать ту рациональность, в рамках которой совершаются эти действия или пишутся тексты. Современному морализирующему историку многие акции Ивана IV могут казаться иррациональными. Однако стоит потрудиться, чтобы реконструировать подлинную политическую рациональность его эпохи с ее ценностями, правилами, нормами и стандартами поведения, и многое в его деятельности предстанет в рациональном свете, хотя и неприемлемо с позиции наших нравственных или социально-политических стандартов. Так, например, Макиавелли… вряд ли признал бы действия Ивана IV иррациональными и патологическими» (Pa-китов А.И. Понимание и рациональность // Вопросы философии. 1986, № 7. С. 71).
74 «С той поры, как татары разгромили Суздальскую и Киевскую Русь (1237–1239 гг.), а Франко- итальянские крестоносцы потеряли Иерусалим (1244), Азия не переставала высылать все новые и новые массы кочевников на Европу. Никогда разбойничьи народы так не давили на промышленные и земледельческие народы Запада, как в конце XV и начале XVI в., когда пал христианский Константинополь, когда турецкие и татарские наездники подступали к Вене и Москве. Никогда в такой мере религия не служила знаком культурного разделения: в то время как среди кочевников от Оби до Атлантического океана, от Оки и Дуная до Индийских вод безраздельно царила вера Мухаммеда, христианство было задвинуто в тесный северо-западный угол Европы, сохраняя лишь слабые остатки наследства античного мира. Военные лагери, крепости и замки кочевников глубоко врезались в области земледельцев и садоводов Восточной Европы. Еще дальше заходили вооруженные наемники султана, собиравшие для него дань, его подручные и подзащитные, вожди вольных дружин, татарские ханы и мурзы…» (Виппер Р. Иван Грозный. М. («Дельфин»), 1922. С. 3. Курсив мой. – М.Б.).
75 Султан «достиг заветной цели неистовых азиатских завоевателей: сел в златоверхом Царьграде наследником Ромейского Кесаря, водрузил на святой Софии вместо креста полумесяц. Опираясь на большое постоянно войско, о котором тогда и мечтать не могло бы ни одно европейское правительство, он был, бесспорно, самым могущественным, можно сказать, единственным императором мира. В качестве верховного халифа, т. е. первосвященника и покровителя верующих, его чтили далекие окраины Сибири, Туркестана, Счастливой Аравии, африканского Туниса; есть любопытное известие, относящееся к временам Грозного, что бухарцы и поволжские ногаи прибегали к высокой помощи султана, жалуясь на московских людей, которые в Астрахани затрудняют богомольцев, идущих к Мохаммедову гробу» (Там же. С. 3–4. Курсив мой. – М.Б.).
76 Там же. С. 4.
77 Там же. С. 6.
78 Виппер пытается создать многомерную картину этой конфронтации в XVI в.: «В 1528-31 гг. Солиман Великолепный завоевывает Венгрию и осаждает Вену. Обратно в 1552-58 гг. Иван IV покоряет Поволжье. В свою очередь на эту великую победу христианско-земледельческого государства мусульманский мир отвечает в 1568-71 гг. походом турок на Астрахань и сожжением крымскими татарами Москвы» (Там же. С. 7).
79 «На московскую службу с середины XV в. переходит множество степных князей со своими свитами; правительство привлекает их богатыми подарками, включает их в аристократию своего двора, награждает поместьями и образует из новообращенных военную границу. При этом стараются сохранить военный пыл конных отрядов, отвлекаемых от их родной стихии, и в подражание мусульманскому воинству на обширной окраине степей появляется подвижная конница христианских ополчений. Польско-литовская шляхта, венгерская аристократия, московские служилые люди возникли из такого приспособления к военному порядку, сложившемуся в степных равнинах Азии» (Там же. С. 7). «Перманентные завоевания Степи и ее ассимиляция требовали становления особых административных, военных и экономических институций» (см. подробно: McNeill W.-H. Europe’s Steppe Frontier. 1500–1860. Chicago and London (Univ. of Chicago Press). 1964). Нейл показывает, что в XVII в. возникло «сочетание практики профессиональных, централизованных бюрократий с формированием локальных воинских соединений. И это сочетание было существенным элементом экспансии бюрократических империй Габсбургов и Романовых». Османская же империя никогда этих институтов создать не могла.
80 «Образцом для военных администраторов (восточноевропейских и особенно русских, поскольку они были всех упорнее и искуснее в «борьбе со степью». – М.Б.) служило устройство Турции, где спахии, пожизненные владельцы небольших поместий, были обязаны являться по призыву султана и приводить с собой определенное количество всадников, смотря по размеру и доходности имения. Московское правительство, может быть, вернее всех других воспроизводило турецкую систему, когда требовало, чтобы помещики с военной границы являлись «конны, людны и оружны», когда верстало землей «новиков», т. е. помещичьих сыновей, по достижении ими зрелости и по мере вступления их на военную службу» (Там же. С. 7). Если уж и говорить о близости (но, конечно, никак не тождественности!) России и Турции в XVI в., то надо учесть, что тогда «почти все силы Западной Европы были замкнуты на себя и взаимоуничтожались». Это способствовало усилению Стамбула и Москвы – «начавших свое восхождение в XIV в., следовательно, по отношению к Европе – молодых» (Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. Вып. 3. Л., 1979. Депонированная рукопись. С. 105–106).
81 Виппер Р. Иван Грозный. С. 13.
82 Этот неистовый (недаром он так почитал Савонароллу!) византиец считал ношение русскими «тафтий и сапог туркообразных» явлением настолько важным по своей антиправославной направленности, что требовал тех, кто не желает отказаться от такой одежды, отлучать от Святого Причастия и не пускать в церковь; купцов же, привозящих подобного рода товары, бить кнутом и подвергать разграблению (см. подробно: Макарий Архиепископ. История русской церкви. T. VII. СПб., 1874. С. 306).
83 Виппер Р. Иван Грозный. С. 14.
84 Там же. С. 15.
85 Так, к примеру, как это сделал американский психоаналитик Р. Л ифтон, интерпретируя «послеатомный синдром» по материалам о трагедии в Хиросиме и Нагасаки (см.: Гуревич П. Ядерный страх // Наука и религия. М., 1986, № 6. С. 58).
86 А.К. Леонтьев пишет: «Как «порчу нравов» и опасную «перемену обычаев» рассматривали руководители русской церкви возраставший интерес в среде дворянской (и не только дворянской) молодежи к иностранным модам в одежде, проникновение в быт феодалов и городской торговой верхушки отдельных, заимствованных с Запада бытовых традиций» (Леонтьев А.К. Нравы и обычаи. С. 67). Характерно, что заимствовалось нечто такое, что было совсем уж антиподично мусульманским нравам и обычаям, – например, бритье бороды и усов (см. подробно: Там же. С. 68). Но и восточные и западные заимствования одинаково клеймились как «поганские» (Там же. С. 65. Прим. 146).
87 О том, что в начале XVI в. русские и татары носили «одинаковую одежду» – хотя «узелки, которыми застегивается грудь, у христиан на правой стороне, у татар же на левой», – писал и С.Герберштейн (Записки о Московии. С. 80). Но посетивший тут же Россию в конце XVI в. Д.Флетчер пишет: «Одежда их (представителей московской знати. – М.Б.) сходна с греческою. Бояре одеваются таким образом. Во-первых, на голову надевают тафью, или небольшую ночную шапочку, которая закрывает немного поболее маковки и обыкновенно богато вышита шелком и золотом и украшена жемчугом и драгоценными каменьями… сверх тафьи носят большую шапку – наподобие персидской или вавилонской»; кафтан («или узкое застегнутое платье») перепоясан
