не из какого-нибудь там аймака, а из столицы республики.
— Улан-Батор! Бывал в Улан-Баторе и не однажды...
— О-о! Бывал Улан-Батор? — Балчи даже руками вскинул и улыбнулся с такой радостью, точно встретил, по меньшей мере, родного брата.
— Бывал. Наверное, большой городище стал? А ведь какой был! Деревня деревней... Где только бывать не пришлось — господи боже мой! Наш брат артист такой же кочевник, как и монголы. Впрочем, вы уже не кочуете, кажется?... Так вас только четверо? Тоже мне экскурсия, хо-хо-хо! Готовы, милостивая государыня и милостивые государи? Следуйте за мной!
Толстячок повел их не в главный подъезд театра, а куда-то в обход, к театральным тылам. Повернув за угол, они увидели, что вся вторая половина театрального здания обнесена высоким дощатым забором, покрашенным в тон зданию в кремовый цвет. За забор можно было проникнуть через небольшую проходную будочку, вход в которую охранял величественный бородатый и седой старец в новенькой зеленой куртке с серебряными буковками «ТОБ» на петлицах. Семену значки напомнили то время, когда он учился в ремесленном училище и носил серебряные знаки на шинели и гимнастерке: «РУ 25». А что буквы означают здесь?
— Товарищи идут со мной, — объявил Аполлон Петрович величественному старцу.
— Так точно, товарищ Веньяминов, — щелкнул каблуками вахтер.
Несмотря на короткие ноги, Веньяминов продвигался вперед весьма ходко. С налету распахнул двери в артистический вестибюль, вежливо пропустил Марусю, тотчас обогнал ее и стремительно пробежал мимо второго старца — правда, не такого величественного, как первый.
— Семен Савельичу доброго здоровья! Газету почитываем? Так-так!
И пока тот по-стариковски медленно распрямлял ноги, чтобы встать, Веньяминов был уже далеко. За гремучей стеклянной дверью они увидели узкий, изогнутый подковой коридор. Миновали его, миновали какую-то странную комнату — совершенно пустую, даже не отштукатуренную, без окон, тускло освещенную одинокой лампочкой. С трудом отодвинув тяжелую железную дверь, Веньяминов ввел своих гостей в большой темный зал, который был весь заставлен разными немыслимыми вещами. В углу высилась деревянная, пестро раскрашенная башня с кровлей крутой и острой, как штык. К стене были прислонены рядком несколько белоснежных колонн, подле них стоял натуральный деревенский плетень и крылечко с резными наличниками, с куском рисованной бревенчатой стены.
Широкий, как ворота, проем в стене привел их, наконец, на сцену. В клетке из панцирной сетки светились зеленые, красные, синие и просто желтые глазки пульта управления. Около него стояла пожилая женщина и, почти касаясь губами микрофона, негромко говорила:
— Саша, вы видите? На озере складка. Поправьте! Еще, еще! Вот так.
Веньяминов, поджимая живот, бочком втиснулся за решетку, где и одному-то человеку было не просторно.
— Приветствую помощника режиссера! Так сегодня «Озеро» ведете вы? Тем лучше! Вот эти четыре товарища... — Он прикрыл ладонью микрофон и что-то зашептал помрежу на ухо.
Женщина оглянулась, кивнула, сняла веньяминовскую ладонь с микрофона:
— Послушайте, Саша! В «кармане» есть садовая скамья. Принесите ее, пожалуйста, к пульту. У нас сегодня гости. — Она переключила рычажок и уже другим, сердитым голосом проговорила: — Петя, где же арбалет? Ты обещал поставить его у трона. Где же арбалет, Петя? Быстренько!
— Покидаю вас, друзья мои. Побегу в зал, посмотрю, что можно сделать для вас там. А здесь вас пока устроит Зоя Петровна. Слушайтесь ее, дети мои!
Веньяминов скрылся в полумгле того зала, который, по-видимому, назывался «карманом», оттуда уже несли настоящую садовую скамью. Теперь они могли спокойно посидеть и осмотреться. Казалось, они очутились на борту какого-то мрачного пиратского корабля. Над головами простирались вверх, насколько видел глаз, бестрепетные черные паруса-кулисы. Всюду тянулись тросы и канаты — кажется, на кораблях их называют такелажем. Как на всамделишнем паруснике, то тут, то там виднелись узенькие металлические и деревянные лестнички, на головокружительной высоте глаз замечал легкие переходные мостики.
Зоя Петровна остановилась перед ними, держа руки в карманах кофточки:
— Здравствуйте, здравствуйте, друзья! Боже, да вы совсем еще птенчики! Приехали из Собольска, с завода? Никогда не были за кулисами? Наверное, все кажется необыкновенным и непонятным?
— Есть маленько, — ответил Семен, вставая.
— Сидите, сидите! И не смущайтесь! Ничего особенного у нас нет. На мой взгляд, у вас на заводе обстановка куда сложнее, чем наша. Мне пришлось побывать в литейном цехе — боже! Огонь, грохот, дым, гром, звон. У нас тоже бывают и огонь, и молнии, но все это фикция, не настоящее. А вот работать в такой обстановке, как у вас, на мой взгляд, — настоящий подвиг...
Она стояла перед ними какая-то совсем простая, домашняя: в вязаной кофточке, в черной юбке, потрепанных босоножках, совсем не похожая на театрального работника. Грише она чем-то напомнила мать, учительницу сельской школы: такой же мягкий, ласковый голос, тугой узел светлых волос на затылке, отпавшая прядка на лбу. И так же, как у матери, из бокового кармана кофточки уголком высовывался носовой платок, а из нагрудного кармана торчала оглобелька очков.
— Вот вам программа. По ней будете следить за действием. И очень прошу вас, товарищи: не разгуливайте по сцене. У нас нетрудно попасть на глаза зрителям, и тогда будет великий конфуз...
Она торопливо вернулась к пульту и наклонилась к микрофону:
— Внимание! Всем покинуть сцену! Начинаем, начинаем, начинаем! Одетта и Ротбард, вы готовы? Начинаем пролог!
Черный человек в рогатом шишаке с бумажным кульком появился из глубины сцены. Это был злой волшебник Ротбард. Он перевернул бумажный кулек над ящиком, стоявшим недалеко от пульта. С треском посыпались мелкие янтарные кусочки. Рогатый ступил в ящик и с сосредоточенным видом стал растирать канифоль ногами.
Только успел он выйти из ящика, как туда ступила высокая девушка в голубом с блестками платье — Одетта. Она тоже с хрустом разминала канифоль. Волшебник Ротбард стоял рядом и манипулировал громадными черными крыльями, хитро устроенными у него за спиной. Он распахивал их — и тогда становился похож на громадную летучую мышь, смыкал руки — и тогда крылья с ног до головы закрывали его осанистую фигуру.
Одетта вышла из ящика, широко взмахнула руками, встала на носки и закружилась меж кулис. Тупые носки ее шелковых туфель глухо постукивали по деревянному полу.
Зоя Петровна посмотрела на Одетту и Ротбарда, окинула взглядом сцену и нажала кнопку:
— Даю занавес!
Где-то под полом запели, зарокотали моторы. Складки занавеса шевельнулись, начали сбегаться к краям, и вот, весь он, разделившись надвое, тяжелый и шуршащий, пополз в разные стороны.
Стала видна часть оркестра, пюпитры с ярко освещенными нотами. Дирижер с пышной, но совершенно седой, белоснежной гривой, взглядывал то на сцену, то на своих музыкантов. В темноте зала чуть виднелись светлые пятна лиц. Освещенные плоско, они казались бы неживыми, если бы не мерцание глаз. Пахнуло живым теплом, еще слышался затихающий говор публики.
И сразу же на сцену хлынули звуки — нежные, волнующие, от которых становилось приятно, грустно и даже, тревожно, как будто вот-вот случится что-то необыкновенное. И это
