чувство предвидения, прекрасно развитое у него, как у всякого коморрянина, здесь не работало, и эта неопределенность изводила его.
При всем старании Консорта, при заметном нажиме Совета, его замысел сорвался в последнюю минуту из-за самого Эванса. Нередко тот, кто не признает уже открытых законов и ищет новые, не считается также с правилами поведения в обществе. Все хитросплетения Фила, все его намеки и полунамеки разному начальству, едва не приведшие изобретателя на пьедестал первопроходца, рухнули в мгновение ока, когда несдержанный Эванс, вдохновленный нежданным успехом, ринулся критиковать начальство. Слушая его на последнем решающем заседании, телепат мысленно рвал на себе волосы. За рекордный срок, в какие-то пару часов, своим ребяческим нигилизмом, самоуверенностью и неспособностью воспринимать чье-либо мнение, Эванс успел настроить против себя почти всех присутствующих.
«Ну надо же, какой дурак», — вздохнул Фил, обводя взглядом огромный центральный зал «Викинга». Его сильно беспокоило еще одно довольно странное обстоятельство — непрошеный подарок любителя редкостей, проявляющий последнее время несколько неприятные свойства. Сначала Фил начисто забыл про него и вспомнил только тогда, когда Аркет вдруг коснулся его руки и указал вверх.
— А это что такое?
Это было еще до отлета, когда они вместе собирались на очередной Совет. Телепат обернулся и прямо над своей головой увидел парящее в воздухе «яйцо». Оно изменило цвет с голубоватого на черный, покрылось серебристыми точками и издавало чуть слышное потрескивание. Машинально советник схватил его. Оно легко далось ему в руки. Серия экспериментов показала, что «яйцо» всюду следует за ним с привязчивостью влюбленной кошки, легко проницает любые материальные и силовые препятствия, а также никому, кроме него, не дается в руки. Ни одному прибору, кроме человеческих глаз, увидеть его не удается. Чтобы не смущать коллег, Филу приходилось все время таскать его с собой в кармане и взять в полет. Сейчас оно лежало у него за отворотом куртки и своим присутствием провоцировало его на самые мрачные прогнозы.
Фил так задумался, что не сразу сообразил, почему здесь собрался весь экипаж. Оказывается, они не только уже прилетели, но и успели послать автомат-разведчик и сейчас все с нетерпением ждали, пока установится изображение на экране. Наконец, компьютеру удалось справиться с помехами, и им предстала поверхность планеты XXVI. Картина была четкой, но удручающей. Бесконечная каменная пустыня, напоминавшая о подножии потухшего вулкана, словно когда-то разом вскипевшие недра выплеснулись наружу, оплавив горы и скалы, а после застыли причудливыми формами. Черная и бурая плоскость, местами растрескавшаяся и покрытая пористыми выступами, без всяких признаков атмосферы. Голос Фила, прервавший их молчаливое созерцание, на этом фоне прозвучал напряженно:
— Должен предупредить, если кто-нибудь еще не знает, что тот гуманоид, который нас сюда направил, всячески предостерегал против контакта с поверхностью этой планеты. По его словам — здесь абсолютно безопасно, но только если не касаться почвы.
Консорт внимательно посмотрел на своих товарищей.
Слава богу, Аркет умеет подбирать людей. Разные по виду, возрасту, полу, они были похожи в одном — в человеческой надежности.
Соломон Кат, геофизхимик. специалист по эволюции планет, уточнил:
— А пробы?
Бел, не отрывающий взгляда от датчиков траектории автомата, ответил:
— Придется пока обходиться тем, что дают бесконтактные анализаторы.
Коморряне никогда не спят. Изредка они впадают в как бы дремотное состояние, но три из десяти их воспринимающих систем включаются в этот момент на полную мощность. Поэтому Лоулл, как и все его собратья, подобно тысячеглазому Аргусу, всегда был начеку. Он почуял приближение 120-го задолго до того, как увидел его и сразу внутренне собрался, поскольку крунсянин явился с каким-то важным для него, Лоулла, намерением. Понять, что тот будет делать, пленник не мог, единственное, что он ясно улавливал, — 120-й не стремится причинять ему вреда. Поэтому он даже не испугался, ощутив легкое колебание пола и услышав низкий усыпляющий звук. И почти сразу провалился в диковинное для него бесчувственное состояние.
Очнулся Лоулл посреди незнакомого помещения. Один конец вытянутого коридора был тупиком, а другой скрывался за пеленой плотного пара. Лоулл поднялся с пола и почувствовал, что его бережно, но настойчиво подталкивают в сторону медленно струящегося тумана. Но не это его беспокоило, а две присоски, намертво прилепившиеся к вискам. Он попытался, но безуспешно, сорвать их. Напор усилился, его втянуло в раструб и выбросило в полость, где не чувствовалось ни стен, ни потолка, исчезло даже ощущение собственного веса, как будто тело сравнялось плотностью с окружающей средой. Откуда-то просочился тонкий, как лезвие, луч, пронизавший клубы, и Лоулла потащило вверх плавным круговым движением тумана, сперва медленным, потом все убыстряющимся. Пелена растаяла, и обнаружилось, что мчится он по стенке гигантской воздушной воронки вместе со стремительно летящими пузырящимися облаками. Иногда он пронизывал как будто незримые, заполняющие пространство музыкальные конструкции, слышались звуки, обрывки мелодий. Волнами накатывались запахи, смутно ассоциирующиеся с цветением бесконечно большого и разнообразного сада. Теперь он несся с чудовищной скоростью, не различая ничего в сплошном, слившемся в монолит, потоке, несущем его навстречу разгоравшемуся ослепительному свету. Мгновение ему почудилось, что он проницает вязкую пленку, и движение сразу изменилось…
Теперь он парил над сверкающей, переливчатой, радужной гладью поверхности как бы водной, но, если его органы чувств его не обманывали, очень сложного состава. Над ним нависало небо, но он никак не мог определить ни высоту, ни траекторию своего пути, поскольку «море» переходило в «небо» без всякой границы. Он плыл как бы в центре гигантского живого яйца, среди непрерывно текущих к непонятной цели потоков вещества и энергии. Неожиданно впереди из плоскости вспучился и затвердел, прямо у него на глазах, остров. Течение, несущее его, плавно свернуло, и Лоулл стал приближаться. Остров, даже выделенный из общей массы океана, представлял собой все то же вещество, что переливалось кругом, и был так же частью этого единства, как и прежде. Легко, как пушинка, коморрянин опустился среди окаменевшей причудливыми гроздьями пены. И услышал шепот: «Гармония и тождество, всеобщая гармония и всепланетное тождество». И сразу почему-то ему сделалось нехорошо, несмотря на всю красоту этого причудливого мира, неуютно в этих поющих скалах. Почудилось, что и его сейчас поглотит эта блистающая бездна. Сразу потемнело вокруг. Вверху прорезалась дыра, стремительно растущая, в которую холодно и остро глянули с черного неба точки звезд. Одна кольнула его мертвенным голубым лучом, и он мгновенно втянулся в ее бушующие, раскаленные недра. Он пронесся вместе с огненными вихрями сквозь бурлящие слои, и протуберанец подхватил его и выбросил наружу. Подобно капле дождя упал он на поверхность второго по счету спутника звезды. И сразу же всеми чувствами запутался в буйстве цветущего леса. Над ним, застилая зеленоватое небо, раскачивались алые ветви деревьев. Справа зашелестели кусты, и из-под желтых листьев вынырнула узкая зубастая пасть с выпученными глазами по бокам. Лоулл отскочил, но тварь не замечала его. С урчанием она выхватила из травы крупную бешено извивавшуюся змею. С углов пасти закапала зловонная слюна. Он медленно поднялся и, подобно кучевому облаку, поплыл над джунглями. Внизу кипела жизненная схватка. По бесконечным пищевым цепям циркулировав энергия голубой звезды. Холодный ее свет, смешиваясь с почвой планеты, превращался в движение живой материи, непрерывно создающей и уничтожающей саму себя. Казалось, миллиардолетия эволюционной битвы сложились для него здесь в мгновенный апофеоз. Он устал от воплей и визга, от рычания, от зрелища различных способов, коими звери пожирали друг друга, от запахов крови и навоза с примесью тонкого аромата цветов, распускающихся на разлагающихся трупах.
Хватит, подумал он и разом, без переходов, очутился в ледяной пустоши естественного спутника этого мира…
… Так его носило довольно долго. Он был свидетелем рождения и гибели, развития и распада мириадов миров. Он видел, как возникают бесчисленные и разнообразные формы материи, как брезжит разум, как в мгновенном пламени нежданной катастрофы сгорают тысячелетние высокоразвитые цивилизации. Он стал атомом, молекулой, фотоном, странствующим по Вселенной, игрой прихотливых сил тяготения. Он не помнил, кто он, откуда, куда идет, его сознание заполнилось вечным холодом космоса. И настал предел. Рубеж, когда он понял, что уже не сможет существовать, что еще миллионная часть секунды
