массы. Кроме того, она вызвала к жизни такую новую социальную составляющую как молодежь — страту людей, главной целью которых являлось приобретение знаний. Основным инструментом социализации стала теперь не семья, где закреплялись традиции, а начальная школа, завод, фирма, колледж, университет, производство. Это повлекло за собой тотальное плавление идентичностей: человек, вырванный из традиционной парадигматики, ранее упорядочивавшей бытие, переставал понимать — кто он, где он, откуда, зачем он живет? Нарастала социальная энтропия, рвущая привычные связи, хаос «великого перемешивания» увеличивал температуру общества, и освобожденная энергия, которая не могла быть поглощена собственно индустриализацией, начала структурироваться в идеи пассионарного типа.
Этот процесс уже подробно описан в литературе4.
Модернизация Франции, начатая реформами Тюрго, привела сначала к Французской революции (1789 г.), выступавшей, кстати, под лозунгами типичного универсализма: «свобода», «равенство», «братство», а затем к империи Наполеона, пытавшегося унифицировать всю Европу на основе единого гражданского законодательства.
Модернизация Германии, начавшаяся чуть позже и, как полагают, именно под воздействием наполеоновской оккупации, привела на первом этапе к образованию Германской империи, сразу же проявившей громадный экспансионистский потенциал, а затем — к империи Третьего Рейха, также пытавшейся распространить свою «национальную матрицу» на всю Европу и даже на все человечество.
Россия с модернизацией экономики несколько опоздала, запустив ее обороты лишь незадолго до Первой мировой войны, зато «энергия отсроченных изменений», накопленная в консервативных структурах, была так велика, что ее последующая консолидация породила громадную унифицированную реальность — империю советского типа, простершуюся от середины Европы до Тихого океана.
Несколько менее интенсивными были модернизации в Италии или Турции: обе эти страны на уровень настоящих имперских держав так и не вышли. Хотя Италия все же пыталась осуществить «имперское расширение» в Африке и даже в Европе, а в Турции на какое-то время возобладала имперская идеология пантюркизма. Зато пример Японии, по трансценденции — типично восточной культуры, которая, подключившись к модернизации в «эпоху Мэйдзи» (1868 г.), немедленно вслед за этим образовала империю Восходящего солнца, показывает, что данный процесс есть действительно «сквозной» исторический вектор. Локальные цивилизации находятся в поле глобальной цивилизационной динамики, и потому подвержены сходным социоэкономическим трансформациям.
Это помогает понять некоторые специфические черты современности.
Нарастающая
Освобождающаяся при этом социальная и психологическая энергия, энергия «матричного распада» структурируется в разных странах по-разному. Индия, обладающая типичной «внутренней трансценденцией», утилизует ее в мелких и средних технологических инновациях, реализуя тем самым концепцию «медленного развития», главной целью которой является «цивилизационное выживание». Ни на что большее она пока, по-видимому, не рассчитывает. Индонезия и Малайзия, бурно развивающиеся сейчас страны Тихоокеанского региона, в основном мусульманские и потому имеющие «внешнюю трансценденцию», овеществляют ее в ультрасовременных западных технологиях, пытаясь таким образом преодолеть свою этническую гетерогенность. Главной проблемой здесь также является выживание этих цивилизационных культур. С другой стороны, Китай, перед которым подобные трудности не встают, напротив структурирует свою избыточную пассионарность в «диаспоральной экспансии». Китайские диаспоры, разбросанные по всему миру, — это очень сплоченные, организованные, тесно связанные с метрополией этнические образования; почти 60 % всех инвестиций, идущих ныне в Китай, — это деньги именно «зарубежных», в том числе «американских» китайцев. Китай создает империю безо всяких территориальных захватов.
Однако, всплеск пассионарной энергии, конечно, наиболее ощутим в мире ислама. Это выражается и в военных конфликтах исламских стран друг с другом, примером чему является недавняя ожесточенная война между Ираком и Ираном, и в тотальном террористическом противостоянии подпольных исламских организаций фундаменталистского толка, типа Аль-Каиды, всему Западу, прежде всего — Соединенным Штатам, и в периодическом обострении «исламского фактора», то в одном, то в другом регионе планеты. «Повсюду сегодня легко заметить признаки возрождения ислама. На Филиппинах действуют исламские сепаратисты. В Индонезии мусульманские войска сражаются с сепаратистами-христианами. От Палестины до Пакистана толпы людей на улицах рукоплескали разрушению Пентагона и уничтожению Всемирного торгового центра. Талибский Афганистан на протяжении многих лет служил убежищем для Усамы Бен Ладена… Организация «Хезболлах» вытесняет Израиль из Ливана и подстрекает… палестинцев на продолжение интифады… В Турции и Алжире выборы 1990-х годов привели к власти исламские режимы, которые удалось сместить методами, далекими от демократических. В Египте мусульманские экстремисты возобновили преследования и казни христиан-коптов. В десяти северных провинциях Нигерии ныне действует «закон Корана»… Мы наблюдаем самый настоящий «исламский прилив». В 2000 году впервые в истории человечества мусульмане превзошли численностью католиков»5.
Данное явление вполне объяснимо. «Исламская матрица», несомненно, имеет свои особенности, выделяющие ее среди других. В частности, в исламе осуждается ростовщичество, «неправедный капитал», говоря современным языком, кредитные банковские операции, что, конечно, тормозит развитие экономики в мире ислама. Кроме того, шариат (свод религиозных законов) излишне регламентирует в государствах ислама светскую жизнь. Это тоже является сдерживающим цивилизационным фактором. И, наконец, мировоззренческая «фатальность» ислама, приверженность мусульманина не личной деятельности, а «судьбе», которая в значительной мере предопределена, также не способствует ускоренному развитию. Не случайно страны ислама, которые в течение Средних веков находились примерно на таком же технологическом уровне, что и Европа, (может быть, даже в чем-то превосходили ее), постепенно, уже в Новое время, начали отставать и в конце концов были оттеснены на цивилизационную периферию.
Однако, с другой стороны, исламская трансценденция представляет собою, по сути, продолжение трансценденции европейской. Это — религия принципиально того же типа, основанная на «внешнем боге», «сюжетном времени» и, следовательно, на представлении о прогрессе. Разница между ними в основном хронологическая. Ислам как религия сложился почти на семьсот лет позже, чем христианство. «Внутреннее время» ислама, по-видимому, соответствует сейчас периоду «крестовых походов», когда Европа в противостоянии с Югом впервые начала ощущать себя отдельной цивилизацией. К тому же исламский мир, как и Европа в аналогичный период, чрезвычайно неоднороден. Там есть богатые страны, заинтересованные в сохранении «статус кво», есть страны, пытающиеся «вестернизироваться», как, например, Египет и та же Турция (хотя, по-видимому, этот процесс легко обратим), и есть страны, придерживающиеся радикальной ориентации, которые подпитывают и прикрывают стратегии терроризма. Единого цивилизационного лидера мир ислама пока не выделил6. Более того, пока еще не произошла реформация исламской религии, подобная той, что была в свое время осуществлена христианством. Ислам до сих пор слишком скован фундаментальной догматикой. И вместе с тем именно исламская цивилизация сейчас является центром противостояния Западу. Поляризация вектора глобальных преобразований идет прежде всего в этих координатах.
Наиболее интересно здесь следующее обстоятельство. Если в реальности сугубо физической, в реальности военных и промышленных технологий, западная цивилизация имеет значительное превосходство над миром ислама, о чем свидетельствуют, например, военные операции США в Ираке и Афганистане, а также отступление Ливии и Ирана перед требованиями мирового сообщества, то в реальности метафизической, в реальности матричной, которая социализирует «предельные» ценности, Запад чем дальше, тем больше обнаруживает свою фатальную слабость.
Завершив модернизацию экономики, длившуюся почти столетие, и начав в конце ХХ века переход из индустриальной фазы развития в когнитивную, западная цивилизация неожиданно оказалась в
