Освобожденный Эдем.

элементарных вещей: дубить шкуры, изготавливать тетиву из жил, оббивать кремни для наконечников стрел и копий. Возможно, что в эпоху визуальной культуры умение работать с текстом, на чем до сих пор основывалось европейское знание, становится реликтовым навыком. «Человеку компьютерному» оно больше не требуется. Однако это вновь ставит вопрос о принципиально иной форме образования.

В общем, гуманитарные технологии, если рассматривать их в совокупности, рассинхронизированы с физическими технологиями минимум на двести лет. Они более не способны поддерживать динамическое равновесие цивилизации. Громоздкая асимметрия, переизбыточествующая структурность, накопленная как техносферой, так и социосферой, оползает ныне целыми глыбами, превращая наш мир в развалины.

Стремясь избежать Харибды, наращивая индустриальную мощь, дарующую иллюзию безопасности, мы неумолимо приближаемся к Сцилле, стерегущей нас по другому борту. Времени уже почти не осталось. Технологические пределы сближаются. Скоро они превратятся в «воронку», не имеющую удовлетворительного решения.

Особенно опасно это отставание в сфере матричных технологий, создающих согласованную, устойчивую реальность.

Из нечто в ничто

Когнитивный инстинкт, стремление к познанию мира — один из сильнейших у человека. На ранних этапах развития он доминирует даже над такой мощной интенцией, как инстинкт самосохранения. Ребенок, впрочем, как и детеныш животного, стремится исследовать окружающий мир — иногда с риском для жизни. Собственно, эти интенции уравновешивают друг друга: когнитивный инстинкт толкает человека вперед — инстинкт самосохранения сигнализирует об опасности. На пересечении их, в точке баланса, идет отбор полезного знания: вживление тех моделей природного/социального поведения, которые обеспечивают индивидууму наиболее эффективную онтологическую ориентацию, повышают его шансы на выживание как в природной, так и в социальной среде.

Процесс взросления — это по сути своей процесс познания. Только собрав в сознании целостную картину мира, динамичный образ его, гештальт, в основных моментах своих соответствующий внешней среде, человек оказывается способным к самостоятельному существованию. Он, пусть и с некоторым трудом, начинает различать контуры того бытийного материка, по которому обречен странствовать с момента рождения и до смерти. Он имеет представление об опасностях, которые его подстерегают и о тех путях, которые позволяют их избежать.

Искажение такой картографии обычно влечет за собой трагические последствия. Животные, у которых экспериментальным путем нарушено правильное чередование дня и ночи (то есть, насильственно перемешаны стереотипы дневного/ночного образа жизни) демонстрируют признаки глубокой неврастении: потерю веса, агрессию, сменяющуюся периодами апатии, неадекватные реакции на внешние раздражители. Аналогичным образом когнитивный диссонанс действует как на отдельного человека, так и на общество в целом. Депрессию социума, вызванную разобщением мира и существующих представлений о нем, можно диагностировать, например, по количеству самоубийств, психических аномалий и психогенных заболеваний вообще, по возрастанию случаев немотивированного насилия (особенно среди молодежи), по числу «простых», опять-таки насильственных решений бытовых и бытийных проблем, которые представляет в эти периоды литература и кинематограф.

Данное состояние психики чрезвычайно болезненно. Ничего удивительного, что во все времена, во все исторические периоды и человек, и человечество в целом стремились к максимальному когнитивному сопряжению — к универсальной картине мира, к глобальной матрице, которая «объясняла бы все» и предлагала бы очевидные, предсказуемые стратегии бытия.

Причем этот универсализм, эти общие принципы существования, внятные всем и каждому, не носят, как иногда полагают, сугубо договорной, конвенциональный характер. Они не являются целиком «придуманными». У них имеется отчетливая биологическая основа.

Дело в том, что психика homo sapiens базируется на строго определенных, однотипных структурах. У всех людей одна и та же архитектоника мозга, один и тот же его «химизм», выраженный конечным набором стандартных реакций, одни и те же первичные нейрофизиологические состояния. Из этой физической общности вырастает общность психическая: базисные форматы сознания, архетипы, как их, правда несколько в ином смысле, назвал К. Юнг, также у всех людей одинаковы. Архетипы — это та начальная «оптика», та психологическая размерность, сквозь которую человек воспринимает действительность. Выйти за их пределы он, вероятно, не в состоянии. Для этого требуется изменить физический носитель сознания. А такой разум, основанный на «другой физике», на других законах, будет иметь уже нечеловеческую природу.

Первичная возгонка архетипов, осуществляемая культурой, рождает древние космогонии, отражающие бытие, — мифические представления об устройстве мира, его происхождении и функционировании, о возникновении первовещей и первоявлений: суши, воды, природы, огня, мужчины и женщины, власти, жилища, орудий труда. Поскольку архетипы универсальны, то и космогонии тоже универсальны, они являются одинаковыми для множеств людей — той общей реальностью, которая объединяет собой род, племя, этнос.

Следующий этап возгонки выделяет из этой картины категориальные сущности — группу предельных смыслов, имеющих сугубо метафизическую природу: представления о добре и зле, истинности и ложности, справедливости и несправедливости. Сведением их в единый канон занимаются мировые религии, освящающие такой канон и придающие ему абсолютный авторитет. А обратная трансляция канона в реальность, перевод его в государственные законы, нормы морали, правила жизни образует матрицу конкретного бытия.

Матрица — это тотально согласованная реальность. Она прошита тысячами сцеплений, связей, соотношений, знакомых каждому с детства. Между ними, конечно, могут наличествовать определенные противоречия, однако магнитное поле канона осуществляет все необходимые «довороты». То есть, личное здесь через социальное сопряжено с трансцендентным, бытийный хаос минимизирован типовыми поведенческими стратегиями, «карта местности», где они разворачиваются, хорошо известна и потому деятельностная активность человека полностью утилизуется. Более того — она обретает бесспорный духовный смысл. Мы не просто работаем (бьем баклуши), а строим социализм, мы не просто кого-то бомбим (Югославию, например), а защищаем свободу и демократию, мы не просто сколачиваем миллионы (возможно, преступным путем), а осуществляем предназначение, которое выражает себя через профессиональный успех. В матричной реальности, в согласованном бытии жизнь получает метафизическое оправдание, поскольку она соответствует неким высоким принципам.

Заметим, что образование матрицы — процесс чрезвычайно длительный. Он подразумевает создание на основе канона особого метафизического пространства, чем занимается философия вообще и теософия в частности, его структурную символизацию, то есть формирование господствующего в данную историческую эпоху мировоззрения, перевод этого мировоззрения в политическую семантику и лингвистику, прорастание их в социальную сферу законами и моральными императивами. Он подразумевает усвоение канонических норм искусством и литературой, персонификацию их, по выражению. М. Виролайнен, в образе «культурных героев эпохи»⁵, художественную демонстрацию эталонных поведенческих репертуаров, интериоризацию их: перевод во внутренний мир человека методами образования и воспитания, непрерывную коррекцию во внешней среде. Достаточно вспомнить, что для инсталляции в нормативное бытие основополагающего принципа христианской этики «не убий», приведшего от первобытного представления «убийство — это всегда доблесть» к цивилизованному «убийство — это всегда преступление» (так что многие страны отказываются сейчас даже от смертной казни), потребовалось почти две тысячи лет. Ничего удивительного, что на таком историческом интервале расхождение между каноном, матрицей и текущей реальностью достигало время от времени критических величин. Требовалась трансформация матрицы, ее полная перезагрузка, чтобы восстановить необходимую «вселенскую» целостность. В частности, христианством это было осуществлено за счет перехода от православия к католицизму и далее — ко множеству протестантских конфессий.

При этом канон подвергался все большей социализации. Если в православии для спасения души, что является «критерием истины» любого религиозного мировоззрения, достаточно только веры, никакой мирской деятельности здесь, в общем, не требуется, то в католицизме деятельностная составляющая уже