становится необходимой: католик для спасения обязан совершать «благочестивые поступки» в миру, причем не только в виде раздачи милостыни, но и в виде поддержки благих социальных проектов. А в протестантизме данный механизм является уже почти полностью светским: здесь спасение осуществляется через «мирское творчество», критерием которого становится профессиональный успех.
В этом смысле социализм стал логическим продолжением протестантизма. Для спасения души, понимаемого в «четвертой конфессии» как идеологическое «оправдание жизни», вера (религиозная вера) уже совсем не нужна, достаточно деятельности по построению «нового общества».
Показателем предельной социализации христианства стала Всеобщая Декларация прав человека, принятая Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 г. Фактически, был образован «светский канон» европейской цивилизации: перевод метафизики христианства на язык международных обязательств и соглашений.
С одной стороны это явление позитивное. Христианский канон обрел таким образом светское воплощение. Из мистической неопределенности, воздействующей на реальность лишь силой нравственного излучения, он превратился в юридический механизм, сшивающий собой различные аспекты действительности. Христианский долг, ведущий человека к спасению, заключался теперь в исполнении международных законов.
С другой стороны, формализация христианства, привела к тому, что канон целиком совместился с матрицей. Между ними не осталось неосвоенного пространства: европейская цивилизация утратила трансценденцию. Она утратила вертикальное измерение, обеспечивающее развитие, и тем самым — пассионарность как разность потенциалов «небесного» и «земного». Не случайно, что в Конституции Объединенной Европы при всей тщательности и взвешенности ее нет даже упоминания христианства. Дело тут не в политкорректности, которой требует этническое разнообразие современной Европы, просто христианство стало меньше реальности и уже не способно ее далее формировать. Напротив, реальность вышла за пределы христианских координат и сейчас складывается стихийно — вне какого-либо конвергирующего метафизического воздействия.
Можно было бы, разумеется, продолжая мысль Владимира Соловьева о том, что иудаизм исполнил свое предназначение, создав христианство6, предположить, что теперь христианство исполнило свое историческое предназначение, создав ислам, — в дальнейшем именно он будет ответственен за формирование новой реальности. Это и есть та матричная технология, которая необходима миру. Однако ситуация, на наш взгляд, принципиально иная.
Если пользоваться самыми крупными координатами, обозначающими реальность, то трансформацию современности можно представить в виде двух глобальных процессов, которые отчасти сопряжены друг с другом.
Первый процесс — это переход от традиционного общества к обществу индустриальному. Второй — переход развитого индустриализма в когнитивную (постиндустриальную, информационную) фазу развития.
Для традиционного общества, которое в той или иной форме господствовало на земле в течение многих тысячелетий, характерны патриархальная семья, включающая в себя сразу несколько поколений, сельскохозяйственная экономика (на поздней стадии — с элементами индустриализма) и авторитарное, как правило, монархическое государство, очерчивающее своими границами ареал данной культуры. Трансценденция в таком обществе жестко регламентирована, соответственно регламентирована личная и общественная мораль. Социальная онтология тяготеет к устойчивости, а не к изменчивости. Традиция в любой сфере деятельности священна и не подлежит пересмотру. Жизнь в основном воспроизводит самое себя.
Для индустриального общества, в свою очередь, характерна редуцированная семья, состоящая, как правило, из родителей и детей, индустриальное (машинное) производство, захватывающее в том числе и сельскохозяйственный сектор, и национальное государство, выражающее представление данной культуры о себе самой. Поскольку социальное пространство семьи сокращается, то возрастает социальное пространство личности. Это закрепляется в гражданских правах и демократической форме правления. Трансценденция в индустриальном обществе становится светской и переходит в форму универсальных социальных доктрин. Общество ориентировано не на сохранение, а на развитие: инновации приобретают престижный статус.
Переход от традиционного общества к индустриальному уже многократно анализировался7. Напомним лишь его основные черты. Сокращение сельскохозяйственного сектора экономики и расширение промышленного, начинающего лидировать, вызывает перемещение громадных людских масс в города и образование пролетариата, который вовсе не является фантомом марксизма. Это в свою очередь, приводит к плавлению идентичностей, поскольку «человек деревенский» оказывается в непривычной для него городской индустриальной среде, к повышению социальной температуры и «восстанию масс» — тотальной пассионарности общества, которая может быть структурирована как позитивным, так и патологическим образом.
В настоящее время подобную трансформацию претерпевают цивилизации Востока и Юга: у Китая и азиатских «драконов» это выражено торговой экспансией, у Исламского мира — экспансией религиозной. В этом, кстати, заключается и ответ на вопрос, который мы поставили несколько раньше. Почему ислам, формально являясь метафизическим продолжением христианства, не может обеспечить переход глобальной, общечеловеческой цивилизации к когнитиву? Все очень просто. Именно потому, что он загружен сейчас другой социальностью. Ислам в настоящее время обеспечивает переход от традиционного общества к индустриальному.
В свою очередь, когнитивная фаза развития только еще возникает, и география новой реальности страдает неопределенностью. Вместе с тем, базисные ее параметры уже просматриваются. Продолжается начатая при индустриализме редукция института семьи: основной единицей когнитивного общества становится отдельная личность. Это связано с переходом значительной части работающих к офисному труду, устраняющему последние «технические» ограничения для женщин и молодежи. Одновременно начинается демонтаж государства: часть его суверенитета уходит «наверх» — в региональные и транснациональные организации, управляющие экономическими потоками, а часть — «вниз», в корпоративные и сетевые домены, изымающие у государства многие социальные функции. Либерализм делает государственные границы прозрачными, образуется «глобальное открытое общество»8, опирающееся на такую же глобальную «потоковую» экономику, некий Pax Oeconomicana9, где реальная власть начинает переходить к анонимным транснациональным элитам. Сопутствующее этому этническое перемешивание, возникновение множественных инородных анклавов как в Европе, так и в Соединенных Штатах, редуцирует европейскую трансценденцию, европейский объединительный монолог до доктрины мультикультурализма. Реальность, по крайней мере в западной цивилизации, становится мозаичной, она утрачивает вертикальную экзистенцию.
Все это свидетельствует о деконструкции индустриальной матрицы: процесс, который уже зафиксирован философией постмодерна10. Причем, несмотря на очевидное плавление идентичности, отмечаемое исследователями11, пассионарность Запада в данном процессе оказывается невысокой. Это объясняется, с одной стороны, демографическим кризисом, продолжающимся в Западном мире уже несколько десятилетий, а с другой — возрастающей эмиграцией молодежи (носителя пассионарности) в виртуальное измерение.
Фактически, пассионарность западной цивилизации выражается сейчас лишь в имперской экспансии, проводником которой являются прежде всего США. При этом простая физическая экспансия, пусть даже в виде талассократии, начальный механизм которой был создан еще в период господства на Средиземном море древних Афин, имеет очевидные негативные следствия: «имперское расширение» приводит к социальному охлаждению самой империи, к падению внутренней температуры ее до уровня, при котором какая-либо полезная деятельность становится затруднительной. Это видно по топтанию на месте Европы в деле реализации объединительного проекта, по политическим тупикам, в которые уткнулись Соединенные Штаты в бывшей Югославии, Афганистане, Ираке, по психосоциальным параметрам, свидетельствующим об астении. Так, например, рост числа наркоманов на Западе после краткого замедления в середине 1990-х гг., вызванного, вероятно, периодом эйфории в момент распада СССР, скоро возобновился и охватывает сейчас все более ранние возрастные категории12. Одновременно увеличивается распространение
