Андромедыч, перед тем как ответить, решил сделать еще один глоток из заветной бутылки, но тут дверь распахнулась и на пороге возникла Светка. Свирский жестом фокусника спрятал поллитровку в рукав и грубо крикнул:
– Иди отсюда! Не видишь, я с человеком разговариваю?
– А я, может, тоже поговорить хочу, – в тон ему ответила Светка.
– Ври мне, ври! Шпионить пришла! Думаешь, Лариска мне бутылку притащила... – Он рванул на себе халат, оголяя поросшую седыми волосами грудь. – Так иди обыщи, нет ничего!
– Не пойму, откуда он водку берет, – пожаловалась Светка Ларисе. – Ведь из дома не выходит, а как ни загляну, пьяный... – Она тяжело вздохнула. – Ладно, пойду я ужин готовить, скоро муж с работы придет... Может, чаю?
Лариса отказалась, Андромедыч тоже, хотя его никто не спрашивал. Когда за Светкой закрылась дверь, старик с торжествующей улыбкой выудил бутылку и, отсалютовав ею Ларисе, допил оставшуюся водку. Пустую тару он без спросу сунул гостье в сумку со словами: «Выбросишь, когда уйдешь», после чего вернулся к прерванному разговору:
– Мишка был дружен с Гришей Больбухом. А в тот год, когда ремонт у нас делали (как раз тогда портфель в квартире и обнаружился), Больбухи на Украину уехали. Всей семьей. И Мишка, едва они за порог, в их комнату въехал. Попросил у Гришки пустить его на время, потому что якобы с женой разругался и решил отдельно от нее пожить...
– Почему «якобы»?
– Да потому, что вранье это! Придумал, чтобы к Эллине поближе быть. Вот и торчал у нее под носом... Да только ей на него – тьфу! Она в его сторону и не смотрела. А Мишка не отставал. И даже когда в квартире ремонт начался, он все равно не съезжал, правда, видеть мы его стали реже, он очень поздно возвращался, а иной раз оставался ночевать на работе. В тот день, когда я портфель нашел, его в квартире не было. До этого вроде тоже я его в кухне не наблюдал (там он всегда появлялся, потому что Эллина его к себе не пускала, а кухня общая), думал, все, отступился наш Мишка, а оказалось – в командировку уезжал. Сам мне сказал, когда за портфелем явился... Брехал мне, что в нем его вещи. Трусы, бритва, зубная щетка. Будто бы его среди ночи подняли, он быстро собрался, но спросонья и второпях портфель забыл. А когда вспомнил, возвращаться уже поздно было – на поезд бы опоздал...
– Вы считаете, что он говорил неправду? Почему?
– Да потому, что не было в портфеле никаких бритв и зубных щеток! – торжественно молвил Свирский.
– Вы его открывали?
– Не смог, – честно признался Андромедыч. – Кодовый замок же! А резать эдакую добротную вещь жаль было. Но я портфель тряс и прощупывал, и могу тебе гарантировать, что в нем были какие-то бумаги... – Он сощурил свои помутневшие от алкоголя глаза и заговорщицки прошептал: – И не факт, что его...
– То есть вы думаете, что портфель ему не принадлежал?
– Ни разу я его с ним не видел. С папкой – да. На работу он с ней ходил. А в командировки с чемоданчиком ездил...
– Тогда зачем отдали?
– Умная какая, – нахохлился старик. – Попробуй гэбэшному подполковнику не отдай! Кто ж с ним связываться будет? – Он беззвучно пошевелил губами, потом задумчиво проговорил: – И, знаешь, сразу после этого он съехал и больше в нашей коммуналке не появлялся. Даже к другу своему ни разу не зашел. Гришка разобиделся на него, позвонил как-то, чтобы все высказать, а ему говорят – тут больше такой не проживает. Квартиру Мишке, видно, дали другую, не иначе до нового чина дослужился...
– А фамилии этого Мишки вы не знаете?
– Знал когда-то, да забыл. Простая какая-то, русская...
– Может, постараетесь вспомнить?
– Не, даже не думай... – Он широко зевнул, продемонстрировав Ларе неровный частокол своих (все еще своих) зубов. – Гришка бы тебе назвал, да помер он давно... – Андромедыч откинулся на подушку. – Спать охота, подремлю я... – И закрыл глаза.
Лариса, решив, что он уснул, тихонько поднялась со стула и пошла к двери, но тут Андромедыч бросил еще одну фразу:
– Ты знаешь, что Эллина из репрессированных?
– Да, – ответила Лара. – Я слышала от дяди Васи Кузнецова, что ее обвинили в шпионаже и осудили на двадцать пять лет...
– Ага. На нее настучали. Настрочили донос, в котором все об ее связи с немецким бароном было прописано...
– Насколько мне известно, с ним (звали этого господина Хайнцем фон Штайнбергом) она встречалась еще до войны, а репрессировали Эллину Александровну в 1946-м...
– Она и тогда с ним связь поддерживала. Письма, по крайней мере, ей от него как-то приходили. Не знаю уж, по каким каналам он их переправлял и отвечала ли она ему, но от немца послания были точно – мне об этом Борька Коцман сказал, он их лично видел...
– Так, может быть, Эллина действительно была шпионкой?
– Да брось! – отмахнулся Андромедыч. – Какая из нее шпионка? Одни мужики да тряпки на уме... Бестолковая баба была! Это после лагерей она поумнела, а до того... Только бы голову кому вскружить. Мы для нее как охотничьи трофеи были... В том числе Фон-Барон этот... Влюбился так, что не мог ее забыть. Звал даже уехать...
– Я слышала, что в тридцать девятом...
– Да в сорок шестом! – тряхнул всклоченными волосами Свирский, раздосадованный тем, что его перебивают. – После войны уже! Борька по-немецки читать умел лучше Эльки, и она у него иногда помощи просила, чтоб некоторые фразы ей переводил. И вот в одном из посланий якобы этот Фон-Барон писал, что, если она захочет, он увезет ее из Союза...
– И что она? Не захотела?
– Вот этого не знаю. Думаю, нет. Как же она без Малыша? – Он вновь при воспоминании о Данченко непроизвольно скривился. – А вскоре ее забрали. Мы думали, недоразумение, отпустят, а ее в лагеря. Котя Семакин к кому только не обращался, чтобы помогли, но ему сказали – ничего не поделаешь, вина доказана. Вот тогда-то он и узнал про донос (но кто его написал, для него так и осталось тайной), а еще про то, что засадил ее не кто иной, как Мишка. Именно он расследование по ее делу вел. Котя из-за этого на него с кулаками налетел, да только Мишка быстро скрутил дохляка Семакина и популярно объяснил, что выполнял свою работу и ничем помочь Эллине не мог... Но, сдается мне, врал он... Мог бы, да не захотел...
– Почему вы так думаете?
– Уж больно он старался для Эллины потом... Будто грехи замаливал.
Проговорив эту фразу, старик смежил веки. Лара постояла немного, выжидательно глядя на него, но когда до ее слуха донеслось похрапывание, вышла за дверь.
Распрощавшись со Светкой, Лариса покинула квартиру. Пока шла к машине, думала о том, что разговор с Андромедычем ей мало что дал. Новые факты (письма от фон Штайнберга, донос, причастность Мишки к делу Графини) ничем не помогут в расследовании. Она-то надеялась увидеть портфель, заглянуть в него, нутром чувствуя, что в нем найдет нечто, дающее ответы на многие вопросы, а коль остался портфель у загадочного Мишки, выходит, что оборвалась еще одна ниточка... Как искать последнего вассала Графини, Лариса не могла представить, что еще предпринять, чтобы продвинуться в своем расследовании, тоже не знала. Получалось, что единственная надежда у нее на Александра Данченко. Если он отыщется, вполне возможно, что появятся какие-то новые зацепки, в противном случае Лара вынуждена будет опустить руки...
«Стоп! – сказала себе она. – Есть еще один способ добыть новые сведения. Нужно тщательно осмотреть квартиру Графини, вдруг в ней найдется нечто более ценное, чем порванное фото. Конечно, некрасиво рыться в чужих вещах, но теперь мне не до деликатности. Ключ от квартиры у меня есть, можно поехать прямо сейчас...»
Лариса решительно открыла дверцу машины, забралась в салон и, быстро сориентировавшись, в каком направлении ей двинуть, вырулила со двора на дорогу.
