верил Богу, но не верил священникам, вселяющим ужас одним внешним видом.
В десятом классе школа организовала нам турне по Европе. Уже тогда я был поражен, насколько там проще относятся к религии и вере. Может, потому что большинство верующих там были католиками, и их религия не казалась такой строгой. Заходить в церковь там, вдали от дома, было проще и легче. Я видел, что, придя в любой костел, ты не обязан ничего делать. Заходить туда и выходить можно в любой момент, никто ничего не скажет и даже не посмотрит косо. Доступ к вере более открыт, что ли… Никаких платков для женщин, никакой мрачной пугающей обстановки – напротив, все довольно весело и жизнерадостно. Повсюду красивая органная музыка…
Позже, учась в институте, на одной из станций метро, где ежедневно делал пересадку, я часто встречал батюшку, собиравшего пожертвования на восстановление храма. И вот однажды, проходя мимо, я увидел, как у него отклеилась борода. Сначала я не поверил, подумал, что зрение обманывает; но, увы, оно не обманывало. У батюшки действительно была накладная борода. После увиденного еще долгое время я оставался некрещеным.
Только через много лет я все же преодолел сомнения и покрестился, сделав этот шаг абсолютно осознанно. К принятию окончательного решения креститься меня подтолкнули два человека, одним из которых была жена.
Машка всю жизнь была верующей, но верующей, что называется, умеренно, без соблюдения всех постов, зато с удивительно светлой, завидной любовью к Господу. Ее любовь была настолько сокровенной, не выставленной напоказ, что ее истинность не вызывала сомнений. Наоборот, она вызывала чувство глубокого уважения. Своей верой Машка вселила в меня уверенность, что надо отбросить все предрассудки и покреститься. Машка часто говорила о том, что благодарна Богу за то, что мы встретились в этом мире, нашли друг друга из множества людей, любим и можем быть вместе.
Больше всего она ненавидела лицемерие и людей, выставляющих свою псевдоверу на всеобщее обозрение. Она не понимала, зачем поститься ради того, чтобы поститься, а в последний день поста напиваться вусмерть, как это делает большинство наших «верующих» граждан.
Пост заключает в себе не только воздержание от пищи, но и духовное воздержание. Когда человек отказывается от пищи и кричит об этом на каждом шагу, матерясь так, что вянут уши, то уж лучше бы он не постился. Было бы честнее. Грош цена той вере, которая является постоянным предметом обсуждения на пьянках и вечеринках. У многих современных людей вера как вещь, как модная тряпка или обувь, которой надо похвастаться перед другими. У Машки было все по-другому: тихо и скромно.
Вторым человеком, подтолкнувшим меня сделать столь важный шаг, был Платон. Платон приходился Машке дальним родственником, настолько дальним, что не рискну объяснить степень их родства. Я познакомился с ним на нашей свадьбе, когда он разнимал перебравших гостей. Я тогда переживал, что достанется ему, все-таки новоиспеченный родственник, да еще и в летах. Но, как выяснилось, переживать было не за что. Платон обладал удивительной способностью мирить и успокаивать людей. Ему достаточно было подойти к ругающимся, сказать несколько слов – и те уже обнимались, словно братья, и извинялись друг перед другом. Энергетика этого человека была настолько сильна и позитивна, что казалось, пусти его на сражение во время войны, он бы встал, осмотрел всех своим глубоким взглядом, после чего враждующие сложили бы оружие, задав только один вопрос: «Зачем мы это делаем?»
Мы подружились. С Платоном было приятно общаться, казалось, он знает ответы на все вопросы. В беседе Платон абсолютно не проявлял высокомерия, свойственного умным людям. Он просто объяснял, обыгрывая все таким образом, как будто я сам дошел до нужного ответа. Удивительно мудрый и добрый человек. Да что говорить, он стал для мне настоящим духовным наставником.
По счастливой случайности оказалось, что Платон принадлежит Церкви, носит сан священника, почетное звание архимандрита и занимает должность настоятеля монастыря в Суздале. Именно там я и покрестился. Мне настолько понравился этот город и монастырь, что я с великим удовольствием принял таинство крещения от Платона, именовавшегося отцом Василием. Мы с Машей часто приезжали в Суздаль, ставший для нас абсолютным воплощением духовности. Духовная чистота и внешняя красота этого города поразили меня, как только я очутился там впервые.
В отличие от других городов, храмы и монастыри Суздаля прекрасно гармонируют в едином ансамбле, наполняя сердце и душу покоем. Тихие, спокойные люди, живущие там, вызывают к себе невероятную симпатию, то ли потому, что их средний возраст не опускается ниже шестидесяти, то ли потому, что никуда не спешат, всегда приветливы и добродушны. А Суздаль зимой – настоящая сказка, с огромными сугробами, валенками, ярмарками, трескучим морозом и крепким самогоном. Еще, конечно, с блинами, медовухой и хорошей русской банькой. Когда слушаешь хоровое пение монахов в Спасо-Ефимьевом монастыре, дрожь проходит по всему телу. В эти моменты напрочь забываешь попов с отклеивающимися бородами, понимая, что все это суета, не имеющая никакого отношения к настоящей Церкви.
Через год после свадьбы Машка первый раз забеременела. Я был настолько рад, что делился своей радостью со всеми друзьями и знакомыми. Как видно, зря – может, кто нас и сглазил – ребенок родился мертвым. Двухкилограммовая девочка, которую мы решили назвать Лизой, умерла при родах от асфиксии, или, проще говоря, от удушения пуповиной, обмотавшейся вокруг неоформленной детской шеи. Было ли этой ошибкой врачей, сейчас сказать трудно, да тогда это было и не важно.
Мир в тот момент для меня рухнул – наверное, как для Говорова после его беды. Я запил, сильно запил. Месяц запоя чуть не разрушил все: семью, карьеру, дружбу. Пил я безбожно, проклиная Господа за то, что он допустил такое. В день похорон Лизы я разбил дома всю посуду, а заодно разломал иконы, в том числе и ту, на которую сейчас спокойно смотрел, разглядывая следы склейки. Помню, как разлетался в разные стороны янтарь, наклеенный на некоторые иконы, привезенные из Калининграда. Даже удивительно, как Машка смогла их так аккуратно склеить.
Она перенесла трагедию гораздо мужественнее, чем я. И хоть слез она выплакала огромное множество, но рассудка не потеряла, продолжала молиться. Постепенно Машка смирилась, поняв, что Лизу слезами не вернешь, а жизнь не заканчивается. И как только она поняла это, начала вытаскивать из запоя меня.
Пить я перестал, но отношения с Богом после этого так и не наладил. Платон, узнавший о нашем горе, бросил все и приехал в Москву, чтобы помочь. Мы подолгу разговаривали с ним, он поддерживал, как мог, но результатов это давало мало. Подобно Говорову, я задавал одни и те же вопросы: «За что?» и «Почему мы?». Почему не бомжи, не наркоманы, не убийцы? Почему мы? Почему у отбросов общества дети рождаются пачками, а наш первый ребенок родился мертвым? На это Платон отвечал, что только на долю хороших людей выпадают такие испытания. Именно испытаниями Бог показывает нам свою любовь и указывает на нашу избранность. А наркоманам и убийцам испытания не нужны, их давно прибрал к рукам дьявол, они сгорят в аду.
Слушая Платона, в глубине души я понимал, что, возможно, он прав, но, как и Говоров, смириться не мог и не хотел. Я наговорил ему кучу гадостей, на которые он никак не ответил, в очередной раз продемонстрировав свою мудрость. Погостив несколько дней, он уехал.
Позже я извинился, было жутко стыдно. Со временем я понял, что надо жить дальше. Однако отпечаток грусти сохранился на лице и по сей день. Близкие люди замечают его во взгляде. С Платоном мы стали общаться все реже, ограничиваясь поздравлениями с Новым годом и днем рождения, да и то по телефону. Так получилось, что общение свелось к минимуму. Я не мог с ним разговаривать, видеть его смиренное лицо, слушать спокойный мягкий голос. Мне казалось, я виноват перед ним. Он тоже понимал это и в душу не лез. Сказал, что всегда ждет нас и готов помочь.
Я продолжал работать, продолжал любить Машку, но Бога больше старался не вспоминать. Я просто забыл Его. Машка сильно переживала из-за этого, считая, что горе укрепило наши чувства и надо благодарить за это Господа. На этой почве мы даже ссорились. Вечным поводом для ссор была тема венчания, которую я упорно игнорировал, вынуждая Машку переживать. Я объяснял ей, что не готов пока вернуться к Богу, – может, когда-нибудь потом. Она отвечала, что венчаться просто необходимо, это решит многие проблемы. Каждый остался при своем.
Потом родился Вовка. Я был очень счастлив, но в этот раз счастье спрятал глубоко внутрь, чтобы никто не смог к нему подобраться. В годик Вовку окрестили. Я не возражал, поскольку явной неприязни к Церкви уже не испытывал, скорее, был к ней равнодушен.
Вот, пожалуй, и вся история. Она похожа на историю, рассказанную Говоровым.
Не люблю я совпадений! Ну да ладно, будет сильнее мотивировка защищать Говорова, может, и в себе
